Он оглядел тёмный лес, где они остановились на ночлег, и кивнул на собранные образцы. Может показаться, что эти безвестные создания мало что или вообще ничего собой не представляют в этом мире. Однако самая малая кроха может пожрать нас. Любое крохотное существо вон под тем камнем, о котором человек ничего не знает. Только природа может сделать человека рабом, и только когда существование этих тварей, всех до одной, будет выявлено и они предстанут перед человеком во всей неприкрытости, он станет настоящим сюзереном земли.

Что такое «сюзерен»?

Владелец. Владелец или господин.

Почему тогда не сказать «владелец»?

Потому что он особый владелец. Сюзерен правит даже там, где есть другие правители. Своей властью он может отменить решения любых правителей.

Тоудвайн сплюнул.

Судья положил ладони на землю. Потом взглянул на вопрошавшего. Это моё требование, заявил он. И всё же повсюду есть уголки, где жизнь течёт сама по себе. Сама по себе. А чтобы она была моей, всё на земле должно происходить только с моего произволения.

Тоудвайн сидел перед огнём, положив один сапог на другой. Ни одному человеку не дано познать всё на этой земле, проговорил он.

Судья склонил набок огромную голову. Человек, считающий, что тайны мира сокрыты навсегда, живёт в неведении и страхе. Предрассудки губят его. Всё содеянное им в жизни будет стёрто каплями дождя. Но тот, кто ставит задачу выбрать из всего этого хитросплетения нить порядка, одним лишь этим решением примет на себя управление миром и, приняв его, сможет узнать, как диктовать условия собственной судьбе.

Непонятно, при чём здесь тогда ловля птиц.

Свобода птиц оскорбляет меня. Они все будут у меня в зоопарках.

Неслабый зоопарк будет.

Ну да, улыбнулся судья. И тем не менее.

Ночью мимо прошёл караван. Головы лошадей и мулов были закутаны в пончо, их тихо вели в темноте, а всадники прикладывали пальцы к губам, призывая друг друга к осторожности. С высокого валуна, откуда просматривалась вся тропа, за ними наблюдал судья.

Утром отряд отправился дальше. Перейдя вброд мутную речку Яки, они двигались через посадки высоких, выше верхового, подсолнухов, чьи безжизненные плоские лица были обращены на запад. Местность становилась всё открытее, на склонах холмов встречались кукурузные поля и расчищенные участки, где стояли шалаши, росли апельсины и тамаринды. И ни единой человеческой души. Второго декабря тысяча восемьсот сорок девятого года они въехали в город Урес, столицу штата Сонора.

Они не проехали и половины города, как за ними уже образовалась небывалая по разномастности и омерзительности свита из всякого сброда — нищие и их «смотрящие», шлюхи и их сводники, продавцы и грязные ребятишки, целые депутации слепых, калек и попрошаек, громко канючивших «por Dios»,[165]были и такие, что передвигались на спинах носильщиков, подгоняя их, множество людей различного возраста и состояния, и просто любопытствующих. Мимо проплывали балконы, где восседали, развалясь, женщины с репутацией домоседок; их лица, кричаще яркие, как обезьяний зад, были размалёваны индиго и almagre.[166]Они пялились на отряд из-за вееров с каким-то пылким жеманством, как трансвеститы в сумасшедшем доме. Во главе небольшой колонны ехали, беседуя между собой, судья и Глэнтон. Лошади нервно переходили в лёгкий галоп, а когда всадники ударяли шпорами по рукам, которые иногда вцеплялись в сбрую лошадей, руки молча отдёргивались.

На ночлег отряд разместился в дешёвой гостиничке на краю города. Её владелец, немец, предоставил её в их полное распоряжение и исчез. Непонятно было, кто станет их обслуживать и кому платить. Глэнтон прошёлся по пыльным комнатам с высокими, сплетёнными из ракиты потолками и наконец встретил одну старую criada.[167]Она сидела, съёжившись, в помещении, которое, должно быть, считалось кухней, хотя из кухонных принадлежностей там были только жаровня и несколько глиняных горшков. Он велел ей согреть воду для мытья, пихнул горсть серебряных монет и поручил приготовить какой-нибудь еды. Она, замерев, глядела на деньги, пока он не шуганул её, и как во сне пошла по коридору, держа монеты в пригоршнях, словно птицу. Поднявшись по лестнице, она исчезла из виду, что-то громко крикнула, и вскоре вокруг хлопотало множество женщин.

Вернувшись в холл, Глэнтон обнаружил там пять лошадей. Он отогнал их шляпой, подошёл к двери и выглянул наружу, где стояла молчаливая толпа зевак.

Mozos de cuadra, громко произнёс он. Venga. Pronto.[168]

Протолкавшись вперёд, к двери приблизились двое ребят, вслед за ними подошли ещё несколько. Глэнтон жестом подозвал самого рослого, положил ему руку на голову, развернул мальца кругом и посмотрел на остальных.

Éste hombre es el jefe,[169]объявил он. «Главный» стоял с важным видом, постреливая вокруг глазами. Глэнтон повернул его к себе и оглядел.

Те encargo todo, entiendes? Caballos, sillas, todo.[170]

Sí. Entiendo.[171]

Виепо. Ándale. Hay caballos en la casa.[172]

«Главный» обернулся к толпе, выкрикнул имена полудюжины приятелей и, когда те подошли, повёл их в дом. Когда Глэнтон вошёл в холл, они уже вели лошадей — некоторые были известны тем, что убивали людей, — выговаривая им, к двери, и самый маленький пацан еле доставал до брюха лошади, за которой взялся ухаживать. Глэнтон прошёл в ту часть дома, что выходила во двор. Он искал бывшего священника, которого обычно посылал за шлюхами и выпивкой, но того нигде не было. Поразмыслив, кого выбрать, чтобы можно было надеяться на возвращение гонца, он остановился на Доке Ирвинге и Шелби, вручил им пригоршню монет и вернулся на кухню.

Когда стемнело, во дворе за гостиницей уже жарились на вертелах полдюжины козлят, и их почерневшие тушки поблёскивали в дымном свете. Судья прогуливался вокруг в своём холщовом костюме, мановением сигары раздавая указания поварам, а за ним, держась в трёх шагах позади, двигался струнный оркестр из шести музыкантов — все люди пожилые и серьёзные, которые всё время что-то наигрывали и следили за каждым его движением. На треножнике в центре двора висел бурдюк с пульке; Ирвинг уже привёл целую толпу шлюх — двадцать-тридцать дамочек самого разного возраста и габаритов; у дверей расположился обоз фургонов и повозок, за которыми присматривали импровизированные маркитанты, наперебой предлагавшие свои товары; вокруг волновалось море городских жителей, десятки приведённых на продажу полуобъезженных лошадей вставали на дыбы и тихо ржали; тут же были жалкого вида коровы, овцы, свиньи и их владельцы; и вот уже почти весь город, где Глэнтон с судьёй надеялись остаться в тени, стоял у их дверей, и начиналось что-то вроде карнавала, неизбежно связанного с праздничным настроем и растущими безобразиями. Именно этим отличались в здешних краях людские сборища. Во дворе развели огромный костёр, и с улицы казалось, что вся задняя часть гостиницы охвачена огнём, а тем временем постоянно прибывали новые торговцы с товарами, новые зеваки и группы угрюмых индейцев яки в набедренных повязках — эти надеялись получить работу.