лишь бы эти пальцы не дрожали, как у немощного старца, и не сыпались меж них бесценные сокровища, подобно песку морскому? Разве не открывает и не завершает наши собрания Жертва Господа, Святое Причастие, и жаркая молитва к Вершителю судеб наших избавить нас от лукавого? И не оповещает всякий раз сияние неземное об огненном посланце? А все эти невероятные феномены? Когда Келли в экстазе, подобно апостолам в Троицын день, начинает вещать на многих неизвестных ему ранее языках! И все здесь чисто, без обмана: уже давно я самым тщательным, скажу больше —пристрастным, образом проверил и убедился, что Эдвард Келли едва-едва владеет латынью, а о греческом, иудейском или арамейском, на которых он изъясняется, когда снисходит на него, и говорить нечего. А ведь такие феномены — верные признаки духовного совершенства и избранничества; часто бывает у меня такое ощущение, что устами npocmeца, Келли глаголют величайшие умы древности: Платон, царь Соломон, Аристотель, Сократ и Пифагор!

Что же я, скряга, извожу себя нетерпением и теряю надежду, если церемонии, необходимые, чтобы духи стали видимыми и слышимыми, необычайно дорогостоящи и оставляют широкие прорехи в моей тощей мошне? Надо ли скупиться, если Келли по распоряжению Зеленого Ангела заказывает в Лондоне редкие ингредиенты, без которых не обойтись при создании Камня, к тому же чем глубже проникаем мы в криптограммы святого Дунстана, тем все более темными и таинственными становятся рецепты? А тут еще благодаря хвастливой болтовне Келли распространился слух о наших успехах на поприще алхимии, и мой замок в Мортлейке постепенно превратился в нечто вроде постоялого двора для моих прежних дружков. Сил на то, чтобы положить коней, мирящему в доме свинству, у меня уже нет; будь что будет, решил я и обреченно покорился, вперив взгляд свой в будущее, как птица, парализованная глазом змеи.

Не знаю, чем в скором времени кормить жену и ребенка, ибо Келли день ото дня все больше предается вину и расточительству. И я вынужден уступать, когда он требует золота, а это значит

— новые и новые порции алой пудры; с каждым днем драгоценной эссенции становится все меньше, и мне не остается ничего другого, как только с ужасом констатировать этот факт. Сейчас все мои помыслы направлены на то, чтобы с помощью Зеленого Ангела — к великому сожалению, его советы и намет чрезвычайно темны — постигнуть тайну книги святого Дунстана, прежде чем «Алый Лев» иссякнет полностью!

Между тем поползли и распространились слухи — вскоре они достигли ушей королевы Елизаветы, —что я спознался с нечистой и что по ночам замок мой наполняют призраки и демоны. При дворе сплетни эти вызывали скорее насмешки, чем серьезную озабоченность, зато здесь, в провинции, среди суеверного люда, они таили в себе угрозу нешуточную. Прежнее подозрение, что я по наущению дьявола предаюсь занятиям черной магией и некромантией, получило новую пишу и обернулось против меня поначалу злобным ворчаньем. Старые враги навострили уши. Итак, на меня, многократно отмеченного дворцовыми лаврами, поверженного любимца королевы, все еще опасного знатока придворных интриг, ловящего в свои паруса изменчивые ветры высокой политики, была устроена настоящая травля; а если точнее, старый униженный завистник, трусливый и коварный клеветник воспрял, и теперь этот стоглавый аспид пытался уязвить меня своими ядовитыми жалами.

И пока мы здесь, при закрытых дверях, молим небо о ниспослании света в наш бедный, блуждающий в потемках разум и ищем тайный путь, дабы человек мог возвыситься над самим собой и сбросить наконец с себя проклятье смерти и жизни тварной, снаружи, за стенами Мортлейка, сгущаются адские тучи и все вокруг жаждет погибели моей!..

Часто, о Господи, вера моя колеблется и гложут меня сомнения в истинности призвания моего.- Неужто прав был Гарднер, когда в пылу спора упрекнул меня, что я хочу вырастить дерево, не бросив в землю семян! Если бы знать, где мне искать его, единственного моего друга, покинувшего меня в гневе, я бы, полный раскаянья, призвал его и, как дитя, склонил бы мою старую, усталую голову ему на грудь... Но и это, увы, уже слишком поздно...

Силы Келли растут с моей слабостью. Ему я передал бразды правления в доме. Яна молча смирилась с этим; уже давно следит она за мной с тревогой и сочувствием. Только благодаря ее стойкости я еще держусь на плаву. Хрупкое, субтильное существо, тем не менее ее взгляд проникнут спокойным мужеством. Кажется, все помыслы ее сосредоточились единственно на моем благополучии. Без нее, без ее дружеского участия крестный мой путь был бы во сто крат мучительней... И что особенно странно: чем более усталым,

изможденным и бессильным становлюсь я, тем день ото дня прибывает сил у Келли, и не только (физических —растут и его паранормальные возможности; вот и Зеленый Ангел, да и сопутствующее ему призрачное дитя — плоть их тучнеет и наливается соками, делается все более вещественной и настоящей! Невольно приходят на ум пророческие слова Иоанна Крестителя: «Ему должно расти, а мне умаляться»[31]. Быть может, сей таинственный закон высшего мира распространяется и на мрачные порождения преисподней? Если же это так, то помилуй меня, Господи! Ибо тогда Келли — это тот, кто растет, а я... И Зеленый Ангел тоже... Нет! Нет! Лучше об этом не думать...

Лихорадочные сны... Они преследуют меня ночи напролет, а химерические надежды медленно, но верно изводят днем... Но чем больше хирею я сам, чем больше расползается по швам мое хозяйство, тем величественней становятся явления Ангела Западного окна, когда наступает время ущербной луны: все богаче и пышнее его одежды, в золоте и драгоценных каменьях предстает он нашему взору. О, если бы какой-нибудь, пусть самый крошечный, камешек с его мантии случайно оторвался и остался нам, мы бы до конца своих дней были избавлены от забот о хлебе насущном.

А с недавних пор чело его украсили огненные рубины, такие алые, что часто с болью и ужасом вспоминается мне израненный терниями лик Спасителя в сиянии славы Своей неземной. А эти сверкающие капли пота! Им поистине нет цены, ибо они чистой воды алмазы, увы, в отличие от той соленой влаги, что стекает у меня по щекам в бессонные ночи... О Боже, прости мне дерзость мою, но почему ни одна из этих драгоценных алых или прозрачных капель не оросит порог моей нищеты!

Я жду... и жду... и жду... Время уподобилось теперь для меня женщине, терзаемой родовыми схватками, которая никак не может разрешиться от бремени и молит об избавлении