Более того, настоятельное требование Натаном каких-либо политических гарантий имело важные политические последствия. Очевидная связь прослеживается между переговорами Натана и Ротера и последующим пунктом 2 «Указа о будущем управлении государственным долгом» от 17 января 1819 г., по которому устанавливался потолок государственного долга, отмечались доходы от королевских владений, которые должны пойти в счет его погашения, и утверждалось: «Если государству в будущем для своего содержания или для общего прогресса потребуется разместить новый заем, это можно делать только по консультации и с гарантии будущего имперского национального собрания». Составленный самим Ротером, этот указ означал, что все будущие займы Пруссии автоматически приведут к созыву национального собрания; иными словами, указ устанавливал связь между государственным долгом и конституционной реформой. Отныне Пруссия могла брать деньги в долг, не созывая национального собрания, только путем непрямых займов через теоретически независимый банк «Зеехандлунг». Это объясняет, почему Пруссия, единственная из всех немецких государств, меньше всего занимала в 1820-е и 1830-е гг. и почему, когда в 1840-х гг. потерпел неудачу режим экономии, последствия были революционными.

Какое бы значение он ни имел для политики Пруссии, заем 1818 г., как постепенно поняли современники, стал водоразделом в истории европейского рынка капитала. Требование Натаном какого-либо политического обеспечения стало с финансовой точки зрения наименее важным из условий, на которых он выдал заем. Во-первых, заем делался не в талерах, а в фунтах стерлингов, и проценты по нему (каждые полгода) должны были выплачиваться не в Берлине, а в Лондоне. Во-вторых, создавался фонд погашения по британскому образцу, который должен был обеспечить амортизацию долга (хотя Ротеру удалось избавиться от первоначального условия, выдвинутого Натаном, чтобы фонд состоял из британских консолей на 150 тысяч ф. ст.). Такая намеренная «англизация» иностранного займа стала новой отправной точкой для международного рынка капитала. Проценты по французскому займу Бэрингам выплачивались во франках в Париже, что сопровождалось неудобствами и риском для британских инвесторов из-за колебаний обменного курса. Теперь стало гораздо легче вкладывать деньги в иностранные займы; и то, что в течение всего столетия все иностранные государственные облигации приносили больше прибыли, чем британские консоли, означало, что люди в них вкладывались. «Таймс» не преувеличивала, когда позже называла Натана «первым, кто познакомил Великобританию с иностранными займами»: «…ибо, хотя такие ценные бумаги все время циркулировали здесь, выплата процентов за границей, что было общепринятым до нынешнего времени, делала такие ценные бумаги слишком неудобным вложением для подавляющего большинства собственников. Он не только сформулировал условия для выплаты дивидендов по своему иностранному займу в Лондоне, но и сделал их еще привлекательнее, зафиксировав ставку в фунтах стерлингов и покончив со всеми нежелательными последствиями, вызванными колебанием обменных курсов».

Более того, заем был выпущен не только в Лондоне, но также и во Франкфурте, Берлине, Гамбурге, Амстердаме и Вене. Иными словами, он стал первым большим шагом к созданию полностью международного рынка облигаций. В своей книге «О движении государственных облигаций» (1825) немецкий эксперт по правовым вопросам Йоханн Хайнрих Бендер назвал этот шаг одним из главных вкладов Ротшильдов в современное экономическое развитие: «Любой владелец государственных облигаций… может получить проценты с удобствами и без всяких усилий в нескольких разных местах». С тех пор инвесторы могли получать проценты по австрийским «металликам», неаполитанской ренте или любым другим выпущенным Ротшильдами облигациям в любом из домов Ротшильдов. Оговаривая эти условия, Натан не только сделал прусский заем привлекательным для британских и континентальных инвесторов; он также установил образец для таких международных эмиссий, который быстро превратился в стандартный[47].

Хотя условия займа живо критиковали в Берлине (не в последнюю очередь тамошние банкиры), он произвел сильное впечатление на Гумбольдта и Ротера. Как Гумбольдт сообщал Гарденбергу, Натан не только «самый предприимчивый здешний делец»; он также «надежен и… справедлив, очень честно и разумно» ведет операции с государствами. Ротер пошел еще дальше: «Ротшильд в этой стране… обладает невероятным влиянием на все финансовые дела здесь, в Лондоне. Повсеместно говорят, и это недалеко от истины, что он всецело регулирует обменный курс в Сити. Его власть как банкира громадна». Надежно укрепив свою репутацию в Берлине, Натан сумел (через банк «Зеехандлунг») выпустить второй заем в 1822 г. на 3,5 млн ф. ст.

В одном отношении деятельность Ротшильда в Германии была совсем не новаторской. Гессен-Кассель оставался одним из немногих государств, которые вышли из эпохи Наполеоновских войн невредимыми, и Амшель тактично продолжал поддерживать особые отношения, установившиеся у его отца с курфюрстом. Однако Вильгельм, вернувшись в свои владения, уже не так нуждался в Ротшильдах, и старые конкуренты семьи в Касселе поспешили закрепить свое влияние при кассельском дворе. Ротшильдам по-прежнему удавалось проводить некоторые финансовые операции курфюрста; они получали предназначенные ему репарационные выплаты от Франции, очень выгодно продавали его английские акции, старались навести порядок в его запутанных датских инвестициях и заинтересовать его своими послевоенными прусскими займами. Амшель даже потакал его прежним нумизматическим интересам. И все же дни взаимозависимости были позади, особенно после того, как Будерус перестал играть главную роль при кассельском дворе. Хотя братья ссужали значительные суммы расточительному сыну Вильгельма, их надежды, что эти в высшей степени неприбыльные операции позволят им занять более выгодную позицию после того, как он сменит на престоле своего отца, в 1821 г., когда это наконец произошло, окончились разочарованием. Если не считать двух крупных займов в 1821 и 1823 гг. на общую сумму 4,3 млн гульденов (390 тысяч ф. ст.), дела с Касселем иссякли.

С другой стороны, Гессен-Кассель был всего лишь одним из многих государств на территории Германии, возникших после Наполеоновских войн; теперь они составляли Германский союз — объединение независимых германских государств и вольных городов. Поскольку Союзное собрание заседало во Франкфурте — оно снимало зал во дворце князей Турн-и-Таксис, — Амшелю и Карлу нетрудно было подружиться со старшими дипломатическими представителями всех государств, входивших в Союз. В 1820-х гг. это привело к потоку относительно мелких кредитов маленьким немецким государствам и князьям — в том числе соседнему великому герцогству Гессен-Дармштадт, а также Шаумбургу, Хомбургу, Саксен-Веймару, Анхальт-Кётену и Нассау-Усингену. Хотя по отдельности займы редко превышали 500 тысяч гульденов (45 тысяч ф. ст.), вместе взятые, они составляли довольно крупную сферу деятельности. В 1817–1829 гг. сумма займов такого рода, выданных франкфуртским банком, составила более 24,7 млн гульденов (2,2 млн ф. ст.). В то время как некоторые займы представляли собой всего лишь личные ссуды, выданные правителям мелких княжеств, другие принимали более изощренные формы. Это относится, например, к Гессен-Дармштадтскому лотерейному займу 1825 г., одному из многих выпусков облигаций выигрышного займа в тот период. Время от времени Ротшильды также выступали банкирами всего Германского союза. 20 млн франков — выплаченных Францией по условиям Парижского мирного договора на сооружение крепостей в Германии — были положены в банк Ротшильдов в 1820 г. в ожидании решения Союза о начале строительства. Учитывая неспешность, с какой подобные известия достигали Франкфурта, вклад оказался долгосрочным; однако так и не удалось окончательно договориться о том, за какой срок требовалось предупредить о его изъятии, — как, впрочем, и о том, кто имеет право его потребовать. Трудности, созданные из-за этого для Ротшильдов, возможно, объясняют, почему они больше не стремились размещать у себя такие вклады.