— Ни хрена себе!

— О чем вы там шепчетесь? — спросил бывший батальонный комиссар.

— О бабах – о чем же еще можно, — слукавил Михаил. Политработникам – даже бывшим – он не верил, а энкавэдэшников побаивался и ненавидел. Цепные псы Сталина – вроде опричников Ивана Грозного. Причем и политработники, и особисты твердо убеждены в своей непогрешимости и праве судить людей.

В летную работу в штрафной эскадрилье Михаил уже втянулся. Федоров был командиром жестким, но справедливым и, если обвинения были несправедливыми, летчиков в обиду не давал.

Михаилу запомнился такой случай. Истребителям был дан приказ – прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков наши войска. Облачность была низкой, метров на 200–300, потому наши истребители барражировали над облаками. Если бы бомбардировщики и появились, то бомбили бы с высоты 800-1000 метров.

Командующий Конев, будучи на передовой, истребителей не увидел и счел, что его приказа штрафники не выполнили. Он заявился на аэродром со взводом автоматчиков, чтобы расстрелять пилотов. Федоров вступился, объяснил, почему истребителей не было видно с земли. Конев понял и уехал. Пилоты остались живы. Но будь Федоров потрусливее, побойся перечить высокому начальству – лежать бы эскадрилье в сырой земле. А сколько было на фронте случаев бессмысленной расправы?

Эскадрилья и так несла потери – правда, меньшие, чем можно было ожидать. Командование посылало их на самые сложные, самые рискованные задания. Кроме воздушных боев истребители – из-за нехватки штурмовиков – посылались на штурмовку населенных пунктов, передовых позиций, колонн вражеской техники. Но у штурмовиков двигатель и кабина броней прикрыты, а у истребителей – никакой защиты. Ну нельзя же всерьез воспринимать тонкий фанерный борт Яка как надежную защиту от зениток врага! А немцы прикрывали свои тылы, базы, войска довольно плотным огнем зенитной артиллерии.

Бомбовая нагрузка у истребителей была мала – две бомбы по пятьдесят килограммов или одна «сотка». Так что урон противнику наносился небольшой – истребители больше создавали паники и беспокойства.

В день приходилось делать по два, три, четыре вылета. К вечеру пилоты выматывались так, что едва могли выбраться из кабины. Механики старались помочь летчикам, как могли. Приносили на стоянки обеды из столовой, и, пока самолеты заправлялись, пока пополнялся боезапас, пилоты могли поесть.

Как-то, вернувшись с боевого задания, Михаил от усталости едва выбрался из кабины. День клонился к вечеру, было тепло. Пилот решил не идти в казарму, а поспать на стоянке, на свежем воздухе, благо рядом были утепленные чехлы для укрывания двигателя зимой.

Он растянулся во весь рост и мгновенно уснул. Посреди ночи проснулся по нужде и услышал, как на соседней стоянке едва слышно хлопнул лючок. Неужели механик ночью самолет ремонтирует? Тогда почему в темноте, почему света фонаря не видно? А может, почудилось? Сколько ни прислушивался потом Михаил – тишину не прервал ни один звук.

Уже успокоенный, Михаил улегся на чехлы и вдруг услышал, как на стоянке, рядом с его самолетом, послышались осторожные, крадущиеся шаги. Михаил приподнял голову. У самолета двигалась темная тень.

Что за ерунда? Его механик Павел еще вечером закончил возиться с самолетом.

Опять раздался характерный звук закрывающегося лючка.

Михаил насторожился. На стоянке явно происходило что-то неладное.

Он встал и осторожно направился к носу машины.

— Эй ты, кто такой и что здесь делаешь?

Человек метнулся в сторону, Михаил – за ним. Раздался легкий хлопок – вроде как бутылку с шампанским открыли. Левую руку Михаила обожгло болью. «Да у него пистолет с глушителем», — дошло до Михаила. Правой рукой он ухватился за кобуру на привычном месте, а там пусто: штрафникам личного оружия не положено.

Михаил что есть силы заорал: «Тревога!» – и вновь услышал негромкий хлопок выстрела. Однако в последнюю секунду он успел упасть за колесо шасси.

Михаила услышали – вспыхнул прожектор у посадочной полосы. Его луч заметался по полю аэродрома и уткнулся в фигуру бегущего человека. Тот упал, пополз. Но прожектор был мощным, и человек был виден как на ладони.

Со стороны периметра, где находилась охрана, ударил один винтовочный выстрел, другой…

Неизвестный вскочил и, петляя, бросился бежать к границе аэродрома, явно пытаясь прорваться к близкому лесу.

С той стороны, где находился прожектор, открыла огонь счетверенная зенитная установка. От попадания множества пуль человека подбросило и швырнуло на землю.

На аэродроме взвыла сирена. А из своих землянок уже выбегала рота охраны аэродрома, со стороны штаба эскадрильи тоже бежали военные. Только из казармы штрафников никто не появился – им было запрещено ночное передвижение.

Когда мимо стоянки пробегал солдат охраны, Михаил его окликнул:

— Эй! Боец!

Солдат наставил на Михаила винтовку.

— Выходи ко мне с поднятыми руками!

Михаил выбрался из-под крыла самолета, подняв правую руку – левая висела плетью.

— Левую руку подними! А то выстрелю!

— Не могу: ранен я.

Солдат обернулся, закричал:

— Товарищ сержант, я человека на стоянке задержал! К солдату подбежал запыхавшийся сержант, и с ним – двое бойцов.

— Ты что, гад, на стоянке ночью делаешь?

— Летчик я – из штрафников. Спал на стоянке, на чехлах. Услышал, как кто-то у самолета возится, окликнул его, а он в меня выстрелил.

Михаил кивнул на левую руку: ниже плеча на гимнастерке расползалось темное пятно.

— Что-то врешь ты – выстрелов никто не слышал.

— Наверное, у него пистолет с глушителем. Я и тревогу поднял, кричал.

— То, что кричали «тревога», часовые слышали, но не факт, что это был ты. Ничего, особист разберется.

Особист был легок на помине:

— Сержант! Доложите, что произошло.

— Так, товарищ лейтенант, сначала кто-то крикнул «Тревога!». Мы всполошились, прожектор зажгли. Видим – человек убегает. Мы по нем сначала из винтовок стрелять начали – он к лесу подался. Тогда кто-то из зенитчиков его из пулемета срезал.

— А этот почему ранен? О, да это же штрафник!

Особист посветил в лицо Михаилу фонариком.

— Борисов? — удивился особист.

— Так точно, он самый!

— Объяснитесь.

Михаил коротко и четко доложил свое видение событий.

— Хорошо. Сержант! Перевяжите ему руку и не спускайте с него глаз! Бойцы, вы – за мной!

Особист ушел с бойцами к месту, где лежал убитый неизвестный.

Обратно они вернулись не скоро – где-то через час. Особист держал в руке пистолет «вальтер» с глушителем на стволе, а бойцы несли за ним на плащ-накидке убитого.