class="p1">— Натаниэля Эпидерма больше нет, сэр! — кротко ответила мисс Смоулль. — Забудьте его. Отныне, сэр, я предана вашему хозяйству душой и телом.

Неизвестно, какая трогательная сцена была еще в запасе у мисс Смоулль, но, на счастье доктора Лепсиуса, раздался пронзительный звонок, и Тоби влетел в комнату, все еще белый от ужаса.

— Вас спрашивает какой-то красный джентльмен, сэр, — пробормотал он, переводя дух, — и с него так и каплет!

Доктор Лепсиус молча поглядел на свою экономку и служителя, подвел им в уме весьма неутешительный итог и направился к себе в кабинет.

Мулат оказался прав. В докторской приемной стоял толстый красный человек в гимнастерке, и с лица его стекала кровь.

— Рад познакомиться, — сказал он, энергично пожимая руку доктору. — Фруктовщик Бэр с Линкольн-Плас… Небольшое мордобитие на политической подкладке… Я ехал мимо и вдруг заметил вашу дощечку. И вот я здесь, перед вами, с полной картиной болезни на лице, если можно так выразиться!

Спустя минуту он уже сидел в кресле, обмытый и забинтованный искусными руками доктора Лепсиуса. Доктор внимательно изучил его со всех сторон, оглядел его огромные пальцы с железными ногтями, здоровенные ребра и задал вопрос, неожиданный для толстяка:

— Вы рентгенизировались у Бентровато, мистер Бэр?

— Верно. Откуда вы это знаете?

— Как не знать! Это было в тот день, когда с вами вместе рентгенизировали… как его?.. Ах, черт побери, небольшой человек, похожий на пьяницу и с подагрическими руками… Да ну же!

— Профессор Хизертон! — перебил его фруктовщик довольным тоном. — Как же, как же! Важная птица. Из-за него меня даже не пускали в приемную, как будто можно не пустить фруктовщика Бэра с Линкольн-Плас! Я, разумеется, вошел и не очень-то понравился этому человеку, Да и, признаюсь вам, он был прав, что прятался от соседей. Будь я на его месте, я бы выбрал себе пещеру и сидел в ней наподобие крота целые сутки.

— Как вы странно говорите о профессоре Хизертоне! — возразил Лепсиус. Он был с виду спокоен, но три ступеньки, ведущие ему под нос, дрожали, как у ищейки. — Для чего бы ему прятаться?

— Ну, уж об этом пусть вам докладывает кто хочет. Я держу язык за зубами. Спросите на Линкольн-Плас о фруктовщике Бэре, и вам всякий скажет, что он умеет хранить секреты. Не из таковских, чтобы звонить в колокола!

— Похвальное качество, — кисло заметил Лепсиус, складывая в хрустальную чашу со спиртом свои хирургические орудия, — ценное качество во всяком ремесле… Вы, кажется, торгуете фруктами, мистер Бэр?

— «Кажется»! — воскликнул толстяк. — Да вы бы лучше сказали о Шекспире, что он, кажется, писал драмы! Весь Нью-Йорк знает фрукты Бэра! Вся 5-я авеню кушает фрукты Бэра. Моим именем названа самая толстая груша, а вы говорите «кажется»… Если у вас когда-нибудь таяло во рту, так это от моих груш, сэр.

— Не спорю, не спорю, мистер Бэр, я человек науки и держусь в стороне от всякой моды. Но признайтесь, что вы все-таки преувеличили качество своего товара.

Эти слова, произнесенные самым ласковым голосом, не на шутку взбесили толстяка.

Он сжал кулаки и встал с места:

— Вот что, сэр, едемте ко мне! Я вас заставлю взять свои слова обратно. Вы отведаете по порядку все мои сорта, или же…

— Или же?

— Вы их проглотите!

С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу.

Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу:

— Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр! Но чтоб угощение не было, так сказать, односторонним, разрешите мне прихватить с собой в автомобиле плетеную корзиночку…

Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно.

Был вызвал Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби, в свою очередь, подмигнул шоферу, укладывая в автомобиль корзину с бутылями. Шофер подмигнул самому себе, взявшись за рычаг, и доктор Лепсиус помчался с фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в великолепную фруктовую оранжерею Бэра.

Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского мха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор, в свою очередь, велел раскупорить привезенные бутылочки.

Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на ты.

— Я женю тебя, — говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы. — Ты хороший человек, я женю тебя на гранатовой груше.

— Не надо, — отвечал Лепсиус, вытирая слезы. — Ты любишь профессора Хизертона. Жени лучше Хизертона!

— Кто тебе сказал? К черту Хизертона! Не омрачай настроения, пей! Я женю тебя на ананасной тыкве!

Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать — доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.

— Н-не буд-ду! — пролепетал доктор, удерживая слезы. — Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон… уйдет в пещеру!

— Подходящее место! — мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. — Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр…

Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.

— Бэрочка! — теребил его Лепсиус. — Продолжай, умоляю! Который — что?

— У которр… у которрого… туловище… — пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел, как паровой котел.

Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса — как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.

— Ну, погоди же, погоди же, погоди! — бормотал он свирепо. — Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, черт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Глава сорок первая

Торговое соглашение

⠀⠀ ⠀⠀

— Вы слышали, что произошло на бирже?

— Нет, а что?

— Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!

— Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!

Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.

В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:

— Вы