чудовищные раны. Другое дело, когда на разгон протестов бросали жандармские части, облаченные в кирасы и полное защитное снаряжение. Тогда в ход и шли заточенные прямо на заводских станках напильники, идеально подходящие для того, чтобы проникнуть в щели между бронепластинами или в не защищенные доспехом части тела – например, подмышки, удар в которые был почти всегда смертелен, – собственно, поэтому такие заточенные напильники в шутку и назывались «градусниками».

– Неприятная самоделка. – Я внимательно оглядел напильник. – Сделана на скорую руку, но достаточно качественно. Однако посмотрите, что самое интересное, он же весьма сильно проржавел. Явно долго лежал без дела.

Ариадна улыбнулось мне и кивнула:

– Скорее всего, не просто лежал. Он был брошен, притом, судя по ржавчине, думаю, брошен он был с год назад или даже больше.

Я взял заточенный напильник в руки.

– На свалке такая вещь лежать не могла – мальчишки бы утащили ее первым делом. Продаваться в лавке старьевщика тоже. За «градусник» – запросто можно сесть. Бандиты тоже с таким не ходят – в драке с человеком без доспеха такой стилет проиграет ножу.

– Значит, та, кого называют упырицей, взяла это оружие там, где оно было оставлено, – на заводе, где жандармы разогнали забастовку. При этом оружие могло там лежать лишь в одном случае – если после столкновений с рабочими завод был закрыт. Думаю, это не самая частая ситуация для Петрополиса. Верно?

– Считаешь, что она укрывается на заброшенном заводе?

– Вымазанная углем и ржавчиной одежда – раз. Подобранный напильник – два. Слащин говорил о скрывающей лицо грязной марлевой повязке, какую обычно носят рабочие, – три.

Я улыбнулся. Ариадна была как всегда права. Парослав Симеонович направил агентов в архив, запрашивать списки закрытых, а также заброшенных заводов в районе Чекуш, а также сверять этот перечень с предприятиями, где в последние несколько лет происходили разгоны забастовок жандармами.

Я же отправился спать в кабинет, ибо за окном уже теплилось утро, и мне было отчаянно необходимо восполнить силы.

Парослав Симеонович был милостив, поэтому будить меня велел лишь во втором часу дня. Агенты к тому времени еще работали в архивах.

Я позавтракал, вернее, пообедал. Затем занялся Ариадной.

Застелив стол старым выпуском «Полицейских ведомостей», я раскрыл ящик с инструментами и достал нужные банки.

Усадив напарницу в кресло, расстегнул воротник ее мундира и аккуратно, легкими движениями начал втирать в ее бронзовую шею шлифовочную пасту.

– Виктор, бросьте, это всего лишь царапина, она не повлияет на мое функционирование, – произнесла Ариадна, когда я принялся обрабатывать оставленный напильником упырицы удар.

– Не беспокойся, это действительно царапина, и я просто ее уберу. Будешь как новенькая. – Я взял войлочный диск и принялся заглаживать след. – Но на сантиметр выше, и напильник бы разломал биофарфор.

Ариадна чуть запрокинула голову, чтобы мне было удобнее заниматься ее шеей.

– Этой ночью буду вносить правки в свои алгоритмы.

– Зачем? – Я сменил войлочный диск на более мягкий и вновь принялся за работу.

– Я ее недооценила. Я была абсолютно уверена, что она уже стала слаба. А ошибки я совершать права не имею.

Я вздохнул и притронулся к ее плечу.

– Ариадна, почему ты так боишься этого?

– Чего этого?

– Ошибок. Ты же поэтому никогда не делишься со мной своими догадками? – Я посмотрел в угол кабинета, туда, где в мусорном ведре лежало несколько опустошенных флакончиков от кровяного концентрата. – Ты ведь еще в первое нападение этой упырицы начала подозревать, что мы имеем дело не с психопаткой, а с вышедшей из-под контроля, сделанной из человека машиной. Верно? Тогда почему ты не стала делиться со мной этой догадкой сразу?

Я помолчал и затем продолжил:

– Ты боишься когда-нибудь ошибиться в них, верно? Боишься настолько, что предпочитаешь молчать, даже когда почти уверена?

Я отнял было руку с войлочным диском от ее шеи, но она вдруг аккуратно коснулась моего запястья.

Ариадна проговорила очень тихо:

– Если я ошибусь – кем я буду тогда? Машиной, что не выполняет свою функцию? Я понимаю, что делают с подобными механизмами люди.

– Ты знаешь, что я никогда не сделаю тебе ничего плохого в случае ошибки.

– Какая короткая у вас память, Виктор. Вы сами отдали меня на переделку.

– Это было давно.

– Какая разница? Да и опять же, Шестерний ведь был прав, ошибки – это удел людей. А согласитесь, лучше быть запрограммированной совершенной машиной за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, чем механическим человеком в вечном рабстве у Инженерной коллеги. Верно?

– Морокову я тебя больше не отдам. Я обещаю.

– Ради такого вам придется отдать Морокову себя. Не зарекайтесь, Виктор. Но спасибо. С вами мне лучше, чем в Инженерной коллегии. Намного лучше.

Мы помолчали. Я погладил ее по волосам. Затем вновь взял полировочной пасты и принялся обрабатывать еще несколько замеченных мной царапин.

– В следующий раз, даже если будешь сомневаться в догадках, говори заранее. Хорошо?

– Я постараюсь, Виктор. Не обещаю, но постараюсь. В этот же раз так сделать было нельзя. Я не сомневаюсь, что в сыскном отделении есть соглядатаи Промышленного совета. Поэтому, кроме Парослава Симеоновича, никому не следует знать, что именно мы ищем. Это прежде всего небезопасно для вас.

1000

В пятом часу фабрика, где, по нашим предположениям, укрывалась упырица, была вычислена и окружена. Мы с шефом и всеми сотрудниками, кто занимался делом об убийстве Трубецкого, вновь выехали в Чекуши.

На этот раз нас сопровождал целый отряд одетых в броню агентов, вооруженных шоковыми разрядниками и винтовками, снаряженными разрывными пулями.

Мы остановились у обнесенной дощатым забором разрушенной фабрики Киселевского, год назад сгоревшей во время разгона забастовки жандармами. Агенты уже оцепили улицы.

Выломав доски, которыми была забита калитка, мы вошли внутрь.

Судя по всему, до недавнего времени здесь еще были сторожа, не пускавшие местных на фабрику, а потому за прошедший год здесь мало что изменилось. В арке главных ворот, чей кирпич хранил следы пуль, все еще стояла полуразбитая баррикада из заполненных землей бочек. Грязное месиво земли усеяла щепа, давно сгнившие листовки и втоптанные жандармскими сапогами в грязь алые полотнища.

За баррикадой нам открылся заваленный рухлядью двор, зажатый стенами черных, закопченных огнем цехов. Возле подвала одного из них агенты заметили свежие пятна крови. Парослав Симеоновича велел всем оставаться снаружи. Вниз спустились лишь я и несколько наиболее доверенных сотрудников.

Упырица была там. Теперь она была мертва окончательно. Нанесенные нами раны все же оказались смертельны.

Сжавшись калачиком, она лежала на груде тряпья в углу самой дальней от входа в подвал комнатки. Кажется, все это время она укрывалась именно здесь.

Рядом с трупом на кирпичной стене были выцарапаны кривые буквы. Не разделенные точками слова шли бесконечными вереницами, становясь все неразборчивее и неразборчивее. Все стены были исписаны ими. «…я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой…» Поверх этих слов шли другие: «…остановите его остановите его остановите его остановите…»

Скрежетов посмотрел на шефа и, дождавшись его кивка, аккуратно перевернул труп на спину. Серебрянская, прижав руки ко рту, спешно вышла вон.

Страшным было совсем не то, что лицо убитой