Эти проблемы здесь, разумеется, не решить. Однако учитывать их в нашем дальнейшем повествовании необходимо. Потому что факт экономической экспансии для нас принципиально важен, если мы хотим разобраться в динамике средневекового общества в обозначенный период и позже; но, исследуя его здесь, важно сознавать степень нехватки базовых сведений и выводов. Ряд отправных точек, впрочем, сомнений не вызывает: небывалая экономическая активность Парижа и городов Северо-Французской низменности в XII веке служит предпосылкой для развития парижских школ, а затем и университета (поскольку нет смысла привлекать студентов, если существующая инфраструктура не дает возможности прокормить их), а также позволяет королю Франции Филиппу II при ограниченности непосредственно контролируемой им территории потягаться ресурсами с королем Англии Иоанном Безземельным в войнах начала XIII века. Наконец, она способствует концентрации ресурсов, обеспечивающей строительство дорогостоящих готических соборов в каждом городе северной Франции. Однако нужно честно признаться себе, что мы не понимаем толком, как была устроена экономика Парижского региона в этот период[221]. На каждом этапе мы будем убеждаться, что экономические перемены имели важные последствия, сознавая при этом, что механизм их действия мы объяснить зачастую не можем. С этим неудобством мы будем сталкиваться на протяжении всей главы, но это все же лучше, чем пытаться характеризовать социальные, политические и культурные перемены в Европе, особенно после 1150 года, вовсе не принимая во внимание экономический контекст.

Итак, демографическая экспансия: по крайней мере, в ее наличии никаких сомнений нет, поскольку устойчивый прирост населения прослеживается в письменных источниках достаточно ощутимо. Однако масштабы его определить сложно. Единственная более или менее надежная статистика – «Книга Страшного суда» 1086 года, а затем перепись для подушного налога 1377 года, сделанная после Черной смерти, унесшей от трети до половины населения Европы с 1347 по 1352 год и еще несколько раз накатывавшей повторными волнами, что, разумеется, не могло не сказаться на европейской экономике. Но период после 1350 года мы рассмотрим отдельно в главе 11. Население Англии составляло около 2 млн в 1086 году и немногим больше в 1377 году, то есть, очевидно, до чумы численность была гораздо выше. Насколько выше – зависит от гораздо менее полной и более локализированной статистики, но, по примерным прикидкам, около 1300 года она достигала 5 млн (в 11 раз меньше нынешней), с большой долей вероятности знаменуя демографический пик, а в X веке – на момент предположительного начала демографической экспансии – население гипотетически исчислялось 1,5 млн, отсюда и выводы о трехкратном приросте. Сходятся с этими расчетами и более приблизительные прикидки по другим странам Европы, а в описях поместий каролингского периода имеются указания, что во Франкской державе демографический рост мог начаться и в IX веке. Пик этого процесса, скорее всего, пришелся на 1150–1300 годы[222].

Если население увеличивается втрое – пусть даже за 300 лет, – на это не может не отреагировать крестьянство (всегда, как мы уже видели, составлявшее подавляющее большинство). Отреагировать оно может сокращением рождаемости (поздние браки, строгие правила половой жизни, аборты, отказ от ребенка), но в данный период оно к таким мерам не прибегало или прибегало недостаточно. Можно отреагировать совершенствованием земледелия, систематизацией севооборота, применением улучшенных плугов (они уже имелись, но стоили дорого) и учетом свойств почвы в выборе участков для сева или выпаса – даже если это означает необходимость обменивать затем свою пшеницу на чей-то ячмень или на овец. Можно расчищать ближайшие леса и пустоши, увеличивая площадь пахотных земель. Можно перебираться в города или даже мигрировать в другие районы, где простора больше (в Европе это, как правило, вело к дальнейшему сведению лесов). У европейских крестьян с 950 по 1300 год, насколько мы можем судить, в ходу было все. Крестьянин обычно старается не переходить на трудоемкие агротехнические методы, даже если они доступны, без крайней необходимости, и в этот период такая необходимость у него возникла (при этом он не испытывал недостатка в рабочих руках, поскольку и семья у него разрослась). Если на северо-западе Европы постепенно распространялась система трехполья, то в Аль-Андалусе, арабской Сицилии, а затем и в северной Италии так же планомерно развивалась ирригация[223]. В дальнейшем интенсификация только усиливалась; не только орошение на юге, но и внедрение новых посевных культур на севере избавило некоторые области Норфолка и Фландрии от необходимости держать поля под паром. Имеются также обширные свидетельства мелкомасштабной расчистки на уже заселенных землях – об этом говорит лесная семантика в названиях новых деревень и полей по всей Европе, – а также достоверные признаки освоения заболоченных земель в дельтах Рейна и По[224]. Подробно документирован, как мы еще увидим, в этот период по всей Европе и рост городов, который всегда подразумевает приток переселенцев, поскольку ни в одном городе до Нового времени рождаемость не превышала смертность (город всегда был местом нездоровым: в частности, почти ни один из них не мог похвастаться даже зачаточной системой канализации, а кроме того, туда стекались обездоленные, ищущие лучшей участи и умиравшие быстрее). При этом отток в города означал, что крестьянам приходилось выращивать посевы на продажу, чтобы прокормить новых горожан.

Гораздо медленнее шло переселение на более дальние расстояния. Крестьяне – народ оседлый, и рисковать они не любят, поэтому искать счастья в неизведанных землях – до эпохи великих колонизаций XIX века – им было несвойственно. Однако благодаря продвижению европейского политического уклада на восток – посредством завоевания и/или христианизации славянских и венгерских земель (см. выше, главу 5), зачастую малонаселенных, – территория нынешней Польши в будущем уже не походила на дикую пустошь. Как только люди начали двигаться на восток (где-то после 1150 года, что само по себе показательно – раскачивались они долго), по всей Германии и Нидерландам их отлавливали профессиональные вербовщики, которых специально для этой цели нанимали сеньоры: в обмен на главенствующую должность в будущей общине им поручалось завлекать поселенцев низкой рентой и налаженным бытом. Затем последовала германизация больших участков Восточной Европы, сохранявшаяся до насильственного переселения больших масс народа в конце 1940-х годов. Поселенцы в большом количестве вырубали леса под распашку, но нередко захватывали и наделы прежних жильцов, зачастую при активной поддержке местных властей, к этому времени тоже часто германских. Иными словами, речь идет не о покорении целины. (Еще меньше его напоминали другие крупные колонизаторские движения данного периода – в Испании и Сирии/Палестине, довольно густонаселенных областях.) Тем не менее к дальнейшему постепенному расширению пахотных европейских земель этот процесс вел успешно[225].