все больше и больше нравился ему. Высокий, подтянутый, всегда аккуратно застегнут. Он встал перед Довганем и посмотрел на него добрыми, как у ребенка, глазами.

— Вы… меня не вызывали?

— Нет. Мы уходим на задание…

Вася ничего не ответил, но как-то весь сник. Казалось, что он вот-вот заплачет. Так бывает, когда ненароком обидишь искренне любящего и преданного тебе человека. Он не чувствует на тебя обиды, ему просто больно, и эта боль вся в глазах.

— Ну хорошо, — не выдержал этого взгляда Довгань. — Пойдешь с нами.

К намеченному участку железной дороги, который заранее выбрали разведчики, партизаны добрались поздно вечером. Все пятеро выбежали на полотно. В оба конца убегали поблескивающие рельсы. Ночь была светлая, лунная: на полсотни метров вправо и влево можно сосчитать шпалы. Довгань послал в разные стороны Васю и Мишу Середовича — занять посты, а Владик с Игорем принялись копать гравий. Через полчаса, сделав углубление под рельсом, положили туда четыре шашки тола, привязали к ним гранату и замаскировали.

— Вы идите, — сказал Владик, — ни к чему всем нам рисковать.

Довгань и Игорь отошли на порядочное расстояние, но и оттуда хорошо было видно Владика, который склонился над рельсом. Оттянув рукоятку привязанной под рельсом гранаты, он колдовал над планочкой шириною в два пальца с вырезом на краю, к которому и был привязан шпагат.

Владик вытащил чеку, оттянул ручку гранаты и стал вставлять между нею и корпусом деревянную планочку. Вставил. Вот его фигура будто замерла над рельсом. Он долго не отваживался отпустить ручку. Довгань весь напрягся, наблюдая за ним. На какие-то секунды все замерли. Но вот Владик разогнулся во весь рост, постоял так, а потом взял в руки конец шпагата и стал сматывать его с клубка, раскладывать по траве от полотна к лесу.

Что это был за шпагат? Какие-то шнурки, веревочки, тесемки — все пошло, чтобы набрать сто метров. Постучали камнем по рельсу: сигнал постовым, чтобы возвращались.

Медленно текли минуты ожидания. Наконец послышался шум поезда. Он приближался со стороны Хмельника.

— Ложитесь все, чтобы волной не ударило, — сказал Довгань.

Легли. Владик, прижавшись к земле, намотал на руку конец шпагата и следил за быстро приближающимся поездом. Только паровоз подъехал к мине, Владик дернул шпагат… перехватил его на метр дальше и еще раз дернул. А поезд мчался. Уже половина вагонов прошли над зарядом. Веревка порвалась посередине от собственной тяжести.

А поезд растаял в ночи.

Не сговариваясь, все подхватились и побежали к железной дороге. Решили укоротить шпагат.

Партизаны долго ожидали следующий поезд. Дважды проходили патрули, но они ничего не заметили.

И снова поезд. Паровоз и три вагона всего. «Сказать Владику, чтобы пропустил? Э, да черт с ним! Для первого раза и это было бы неплохо», — думал Довгань и пристально всматривался в кусты, где лежал Владик. Вот он повернулся на бок, подтянул правую руку… Довгань не смотрел на железную дорогу, он слышал шум приближающегося поезда и следил за Владиком. Вот Муржинский чуть приподнялся и дернул…

Снова оборвался шпагат. Партизаны кинулись к Муржинскому.

— К черту! — сказал Владик. — Оставлю всего метров двадцать. Тогда не оборвется.

— Тебя же взрывом убьет, — возразил Довгань.

— Чего там убьет. Осколков ведь никаких… Ну разве что контузит, отбросит взрывной волной. Вы же меня не бросите тут?

— Хорошо, — решается Довгань, — обрезаем бечевку до штабеля щитов. А вот кто будет ее дергать — потянем жребий.

— Товарищ командир… — с надеждой посмотрел на него Василь Крижавчанин, — разрешите мне?

— А что, я хуже? — пожал плечами Игорь. — Жребий так жребий…

— Нет! Не будем тянуть жребий. Это сделаю я, — решительно заявил Миша Середович.

И Довгань понял, что должен разрешить. Он тогда и не пытался понять — почему. Но почувствовал, что согласится с предложением новенького. Может быть, ему тяжелее было потерять здесь кого-то из тех, с кем давно сросся душою, чем человека нового, которого еще не успел так полюбить. А может быть, в эту минуту он понял, что человек, решившийся на такое, не может быть трусом и предателем? А Довганю очень хотелось, чтобы товарищи из Стрижавки оказались настоящими патриотами, которым можно до конца верить и в самую тяжкую минуту.

Скоро рассвет. Хлопцы, кажется, перегорели и уже не так волнуются. Они смертельно устали. Уже бледнеют звезды, и трава под ногами становится влажной от росы. Воздух потерял свою прозрачность… Наконец послышался ритмичный шум за стеной темноты. Насторожились. Через несколько минут показался поезд. Довгань еще раз взглянул туда, где перед щитами, чуть приподняв голову, лежал Миша Середович.

— Ну, ни пуха тебе ни пера! Я верю, что все будет хорошо. Мы отходим и будем ждать тебя в лесу.

А поезд приближался, спешил, тяжело пыхтел дымом и паром. Видны цистерны, площадки с каким-то грузом, покрытым брезентом, часовые на открытом тамбуре. Сыплются под черным брюхом сверкающие жаринки из поддувала.

Хлопцы видали, как рядом с щитами поднялся Середович, взмахнул рукой и, сделав несколько шагов, плюхнулся вниз лицом. Почти одновременно рвануло, до предела уплотнило воздух страшным взрывом. Больно ударило по ушам. Все, что они увидели дальше, было как в замедленном кино. Паровоз резко вздрогнул, состав начал быстро уменьшаться. Исчезли просветы между вагонами сначала у самого паровоза, потом дальше, дальше. Вагоны как бы входили один в другой. А когда все просветы между ними исчезли, паровоз, окутанный клубами пара, медленно сполз боком на шпалы, а задний вагон подпрыгнул и стал все больше и больше отделяться от рельсов. Вот он уже высоко в воздухе, а за ним тянутся другие вагоны. Весь хвост состава задирается и рушится на середину, на цистерны. Что-то взрывается, взлетает в вечернее небо темно-красное пламя, и в его отблесках Довгань видит Мишу Середовича, который бежит, размахивая руками и качаясь из стороны в сторону.

Игорь подхватывает его под руку. Довгань что-то крикнул и сам не услышал собственного голоса.

Партизаны побежали к лесу. Запыхавшись, остановились.

С сияющими лицами смотрят друг на друга и бросаются обнимать Мишу и Владика.

«ЧЕРТОВА ДЮЖИНА»

По вечерам все население лагеря, кроме тех, кто ушел на задание, собиралось у костра. Каждый, направляясь к огню, тащил охапку сучьев.

Вьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза…

Хорошо поет Лукашевич. Голос его, чуть-чуть прогорклый от дыма, от вечной боли, которую носит он в груди, западал в сердце каждому.

Если Гриша Гуменчук сидел у костра, то Вася Крижавчанин обязательно рядом с