— Зачем? Ладно, это твое право. Но не думай, что Ницшеанец скажет тебе что-то новое.

В ту же секунду она испарилась.

Ким закрыла лицо руками:

— Я должна сказать, пока не стало слишком поздно. Я люблю тебя!

— Знаю.

Девушка ощутила на ладонях легкий ветерок. И подняла голову, взглянув Ницшеанцу в глаза. В грустные и очень нежные.

— Девочка моя, как поздно мы встретились. Я бы отдал Шаолинь, чтобы стать живым. Если бы я только мог сделать тебя счастливой, защитить от Тревожного Саббата.

Ким, не таясь, рыдала:

— Почему так? Почему у нас нет будущего? Почему я не могу станцевать свадебный танец? Жить в новом доме, родить ребенка? И даже поцеловать любимого мужчину не могу?

— Потому что у тебя другая судьба. Ты должна совершить невозможное. И полюбить смертного мужчину, который искренне хочет быть рядом. Но он боится себя, боится причинить боль. Впрочем, я могу тебя поцеловать. Позволь мне это. Прошу.

Ким побледнела, но вовсе не от страха. Ницшеанец взял ее руку, качая силу.

Через минуту на его лицо вернулись краски, и призрак превратился в молодого и сильного дворянина.

Он сжал Ким в объятьях, так, что та задержала дыхание. Затем жадно впился в ее губы. И не было в его поцелуе любви, лишь жажда жизни…

Впрочем, через минуту Ницшеанец отстранился и шепнул:

— Я никогда не оставлю тебя, любимая. Верь мне. Я люблю тебя так сильно, что отдам тебя другому, лишь бы ты нашла свой Шаолинь.

Ким опустила глаза, чтобы он не прочел в них тоску.

— Что ты решила? — спросила Аглая, которая появилась внезапно.

— Я сделаю все возможное и невозможное. Усадьба начнет вторую жизнь. Обещаю, — Ким подошла к призракам настолько близко, насколько смогла.

— Верю, — кивнула Аглая. — Будь сильной, девочка.

Они неожиданно крепко обняли Ким и что-то прошептали ей на ухо. Затем Ницшеанец еще раз поцеловал ее в губы:

— Мне можно. Я призрак. Дыши.

Несколькими минутами ранее огнепоклонники напряженно вглядывались в лицо Ким, пытаясь найти в нем ответы.

— Ее сейчас будет тошнить, — тихо сказала Ингрид. — Глаза остекленели.

А Асмодей подсунул девушке листок бумаги.

— Ты видишь духов. И они рассказывают о Шаолине и Саббате. Но не это тебе надо знать. У тебя еще вся жизнь впереди. Успеешь найти свой Шаолинь. Спроси их о кладе.

На секунду выражение лица Ким стало равнодушно-презрительным, но она взяла листок и записала на нем несколько слов. И когда Зарастустра увидел эти слова, то изменился в лице.

— Возвращайся, Ким, — твердо сказал он.

Но девушка сидела неподвижно, уставившись в одну точку широко раскрытыми глазами.

— Она не хочет возвращаться, — тихо сказал Чайна. — ее здесь ничего не держит. Ей хорошо с духами. Ким больше не дышит. Кажется, она сейчас умрет.

Фаерщик начал делать ей искусственное дыхание, но безуспешно.

— Чай, прости, — прошептала Ингрид, — ее держит любовь. Но… не к тебе, к Асмодею.

— Не прикасайся к ней, тварь, — жестко сказала Чайна. — Не смей…

— Да пошел ты, — Заратустра крепко обнял Ким, так крепко, как только смог.

— С ума сошли? Не смей меня трогать. О, как плохо…

Тут Ким стошнило, и у Чайны сдали нервы. Он подошел к Заратустре и сильно ударил его. Из губы фаерщика потекла кровь, которую тот даже не пытался вытереть.

— Знаю, заслужил, — кивнул он. — Саббату нужна кровь. И эта лишь первая. Бери бубен, друг, ночь еще не закончилась. А ты, Ингрид, помоги Ким. Та напоминает восставшего из могилы зомби.

— А ты бы кого напоминал на ее месте? — бросил на него жесткий взгляд Чайна. — И пошел ты к черту со своим бубном. Духи уже получили свое. Я лучше Ким помогу. У меня есть отличный чай с корицей и гибискусом. Он восстановит ей силы.

Асмодей пожал плечами и начал стучать на там-таме, закатив глаза. Ингрид устроилась у его ног с варганом. Их лица сияли одухотворенностью.

Чайна помог Ким закутаться в плед и налил ей чаю. Девушка сжалась в комок и отвернулась.

— Ким, не плачь, — тихо сказал Чайна. — Я понимаю, что встреча с духами — тяжелое испытание. И я бы с удовольствием заменил тебя. Но не могу. Не такая я сильная личность, чтобы глядеть им в глаза. Вот Асмодей — может. Ингрид — вероятно. А я не могу. Моя сила в огне, а не шаманизме.

— Да я не из-за духов плачу. И даже не из-за призраков, которых встретила. Мне Завулон нужен.

— Здесь я не помощник, подойди к нему сама. Но только не сейчас, когда ты одной ногой в могиле, Ким, смотревшая в глаза духам.

— Дело говоришь. Я поговорю с Заратустрой завтра, — вымученно улыбнулась Ким, — а там как боги рассудят.

Они долго сидели рядом и смотрели на звезды, пока Ингрид и Асмодей прощались с духами. Ким с грустью думала, как изменилась ее жизнь. Достаточно было одной случайности — пойти не той дорогой не в то время. Но девушка чувствовала, что скорое все изменится еще сильнее. Случится нечто особенное, несущее боль и страдание.

Ким так и уснула, закутавшись в плед Чайны. Ее хотели перенести в палатку, но побоялись истерики.

Проснулись все четверо около одиннадцати утра. Сначала Ким сильно мутило, как после тяжелого похмелья. Но она выпила настойку Ингрид, позавтракала жареным мясом и почувствовала себя лучше.

— Чайна и Ингрид, я отпускаю вас домой, но помните: в семь состоится генеральная репетиция, а в десять — выступление. Опоздаете — пеняйте на себя, исключу из труппы. Надеюсь, вы будете в форме, ведь сегодня Саббат — сообщил Асмодей, — Ким, ты остаешься со мной. Нам предстоит поиск клада по тем ориентирам, что ты назвала.

Ингрид равнодушно пожала плечами. Чайна попробовал возмутиться, что сокровище будут искать без него. А у Ким потеплело на душе от осознания, что наконец-то они останутся вдвоем.

— Не волнуйтесь, вы скоро все узнаете, — заверил Заратустра.

На том и распрощались. Девушка с удовольствием расположилась в машине Асмодея. Тот включил музыку в стиле славянский металл.

— Красивая композиция, — с улыбкой признала Ким.

— Иней ее тоже любила, — рассеянно ответил фаерщик.

Ким мучительно хотелось понять, что же еще цепляло его в Инее, кроме невероятной красоты и сексуальности. Но не смогла.

«Я ненавижу ее», — подумала девушка. Еще не зная, что всего через несколько часов Инна будет готова отдать самое дорогое за ее жизнь.

Ким сжала кулаки от бессильной злости и ревности, но сдерживая себя, сказала другое: