«Выхожу из страны, где желал делать только добро или, по крайней мере, всегда о том старался. Сердце мое не знало в этом колебаний, а должность никогда мне не препятствовала. Поступая как честный человек, остерегался я одного нравственного зла, а телесное само собой исчезало. Безукоризненная моя добродетель услаждается одобрением моего поведения.

Здесь только отчасти известно доброе мое имя, — заключил Суворов, — ибо был я здесь недолго, да и сам чувствую, что не довольно послужил этому краю. Чистосердечная благодарность возрождает во мне любовь к этой области, где мне доброжелательствуют: оставляю ее с сожалением».

Паны уважали героя, панны и паненки ждали от него внимания, к которому привыкли в своей стране. «Не много знавал я женщин, — честно признавался Суворов, — но, забавляясь в обществе их, соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени быть с ними, и я их страшился. Женщины управляют здешнею страною, как и везде; я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей» (П 25).

Итогом не удовлетворившей Суворова войны в Речи Посполитой стало не только формирование его стратегии и тактики, но, что более важно, рождение новой философии войны, основанной на его представляниях о добродетели человека, гражданина и солдата.

«Служа августейшей моей Государыне, — писал он Бибикову 27 ноября, — я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился… Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключил доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд» (П 28).

Осознав на Прусской войне, как следует побеждать, отшлифовав во время мира «одушевленный организм» субъекта победы, сформировав в Польше новую философию войны, Суворов, как полководец и мыслитель, был остро недоволен. Это состояние души четко прослеживается во множестве его письмах и документов начала 1770-х. Недовольство собой и результатами своего труда — обычное состояние творческого человека. Но мозг его всегда находит причины недовольства в реальности. Созданная Суворовым «наука побеждать» уже была универсальной, но, на его взгляд, не полной, а прежде всего не проверенной на «строгой», «настоящей» войне.

Польская кампания не была в его глазах «настоящей» войной. Повстанцы не были в его глазах подлинными противниками. Эти «партизаны» не создавали, с его точки зрения, реальной опасности для русских войск, да и воспринимать польских шляхтичей как врагов Суворов отказывался. Война «построже», с настоящей вражеской армией — вот что ему требовалось для проверки и усовершенствования военной системы. Таким врагом была Османская империя, армии которой уже третий век оставались серьезным противником для вооруженный сил Священной Римской империи германской нации (Австрийской империи) и России.

Западные и русские историки, пренебрежительно отзывавшиеся о «дикой и азиатской» организации, «отсталой» тактике и вооружении османских войск, грозных якобы лишь из-за их численности, сильно преувеличивали и саму численность, и «безумную отвагу» якобы фанатичных турок. Ошибку эту нам легко понять, осознав, что точно так же на Западе воспринимали русских воинов, от конных дружинников Александра Невского, на деле превосходивших крестоносных рыцарей вооружением и тактикой, до «большевицких орд», с точки зрения Запада, задавивших всю подчиненную Гитлеру Европу исключительно своим числом и «презрением к смерти». То, что военная промышленность СССР превзошла — в жесточайших условиях эвакуации — весь военный потенциал Западной и Центральной Европы, а советское командование оказалось на голову выше немецкого, Запад признать не в силах. Буквально ту же картину, но с присоединением к точке зрения Запада русской историографии, мы видим в отношении к военному потенциалу турок. В XVI и XVII вв. они на равных сражались, а чаще превосходили австрийские, итальянские, польские и русские войска. Они наступали, расширяли территорию Османской империи в Европе и несколько раз чуть не взяли Вену. Их боевые корабли и артиллерия, ручное огнестрельное и холодное оружие по качеству превосходили произведенное в России и на западе Европы, даже служили образцом. Экономика Османской империи превосходила совместный потенциал России и Запада. Идя в развитии армии своими путями, турки в XVIII–XIX вв. эффективно использовали достижения соседей. Их армия в 1770-х гг., когда экономически Турция уже стала отставать, оставалась конкурентоспособной настолько; что полководцы двух империй, Австрийской и Российской, считали труднейшей задачей и величайшей честью разбить турецких полководцев на частных, с точки зрения турок, театрах военных действий. Более того, Румянцев-Задунайский, сумев, с немалыми потерями, одолеть турок на далекой окраине их империи, был признан всей Европой — и Фридрихом Великим — как военный гений. Для Суворова именно войны с турками стали решающим испытанием и полигоном для развития его военной системы. Война с турками 1768–1774 гг. была уже шестой для России. В конце XVI в. русские полки, совместно с донскими казаками, отразили нашествие турок на Дон и Волгу буквально чудом, благодаря выдающемуся уму и отваге отдельных героев. В ходе войны 1673–1681 гг. русская армия была на три четверти численности преобразована в регулярную. Она выстояла в жесточайших боях на Правобережной Украине и берегах Азовского моря, в которое — еще до Петра I, вышел построенный на Воронежских верфях новый русский флот. Война с экономически превосходящим противником России была сведена вничью, Правобережье Днепра стало нейтральной территорией. Линии русских полевых укреплений, защищавших мирное население от набегов крымского хана, сдвинулись на юг и протянулись от Днепра до Пензы на Волге. Дикое поле — полоса степей от Молдавии до современного Краснодарского края — принадлежало вассалу Османской империи, Крымскому ханству. Преодолеть его ни одна европейская армия XVII в. не могла. Вооружение, тактика и логистика Европы, в сочетании, не позволяли успешно наступать в Диком поле против татарской конницы. Ситуацию переломил канцлер и первый русский генералиссимус Василий Васильевич Голицын в новой войне против Османской империи (1681–1700), в которую Россия вступила в союзе со Священной Римской империей, Речью Посполитой (объединение Польши и великого княжества Литовского) и Венецианской республикой. После ряда неудач регулярная русская армия, вооруженная Голицыным новой полевой артиллерией в боевых порядках полков, гранатометами и даже «винтовками» (название подлинное), успешно дошла до Крыма. Свержение канцлера в 1689 г. помешало сокрушить Крым и завоевать все Дикое поле. При Петре I русские войска пошли в обход Крыма: под командованием Б.П. Шереметева и А.С. Шеина они освободили от турок устья Днепра и Дона; в Азовское море вышел вновь созданный русский флот. Но базой действительно сильного флота, как в Москве понимали уже в 1680-х, мог быть только Крым. Любые попытки России атаковать владения Турции в Европе без поддержки Черноморского флота и завоевания господства на Черном море были обречены. Это хорошо понял Петр I, когда ему пришлось капитулировать перед турецкой армией в Прутском походе и сдать завоевания третьей Русско-турецкой войны (1686–1700) в результате четвертой (1711–1712). В пятой 1735–1737 гг. Россия в союзе с Австрией с трудом свели войну против Турции вничью. Русские армии под командой Миниха и Ласси вошли в Крым и Молдавию, взяли Азов. Но Россия не смогла удержать эти завоевания, а Черное море осталось закрытым для ее кораблей и торговых судов. Шестая война, ознаменованная крупными победами Румянцева, представлялась русским генералам — и Александру Васильевичу в их числе — решающей. Просьбы Суворова о переводе в Главную армию, пока она гремела славой побед, неукоснительно отвергались. Но победы, достигнутые благодаря военным реформам Румянцева, оказались половинчатыми. Армия научилась побеждать, но еще не умела хранить саму себя. Теряя немного солдат в битвах, Румянцев нес страшные потери на маршах и в лагерях от плохого питания и болезней. В 1771 г. русские нанесли туркам сильные удары и вошли в Крым, однако сил для наступления за Дунай им уже не хватало. В 1772 г. положение обескровленных противников, как и в предшествующих войнах, стало патовым. На фронте наступило затишье. Правительство требовало наступления. Румянцев, несмотря на постоянно прибывающие пополнения, терял так много солдат, что сохранял силы только для обороны. Стремление придворных на юг за наградами резко поубавилось.