Вальеха смерил его недоверчивым взглядом, но больше ни о чем спрашивать не стал.

Выходя, Дел встретился глазами с Крейгом и чуть повел головой в сторону двери — тот вышел вслед за ним.

— Я думаю, что в присутствии мисс Виллифранко на заводе больше необходимости нет? — это было скорее утверждение, чем вопрос.

Крейг по-своему понял причину этих слов и торопливо сказал:

— Она не виновата... Нам только пару часов назад удалось расколоть того террориста с нефтехранилища. Это с самого начала была подставка, отвлекающий маневр — и мы на него клюнули. А запрос она послала, только ответ пришел уже после всего, что случилось. Энрико Эта абсолютно чист... только это не Энрико Эта — на фотографии лицо другое, и отпечатки пальцев не совпадают. Где настоящий, пока неизвестно.

— Я понимаю, что она не виновата, но на заводе ей, по-моему, больше делать нечего — ведь на этот раз все действительно кончено.

Лори в холле не обнаружилось. Дел сунулся в первую попавшуюся незапертую дверь, и ему объяснили, что хирург отдыхает после операции — «по коридору до конца, повернуть направо, вторая дверь налево, постучать».

Легко найдя искомую дверь, он даже не удивился, что Лори уже там. Удивление вызвало другое — личность самого хирурга. Почему-то Дел считал, что увидит мужчину, а перед ним предстала женщина, сравнительно молодая, кругленькая, улыбчивая — и при этом в монашеской одежде. Впрочем, он тут же вспомнил, что это католическая больница, построенная при монастыре, и часть персонала, естественно, составляют монахини.

Несмотря на явно усталый вид, разговаривала она приветливо — даже предложила кофе. Не вдаваясь в технические детали, которых он бы, по ее мнению, все равно не понял, сообщила, что в целом операция прошла успешно и последствий, по идее, быть не должно, но сейчас об этом говорить рано.

— К сожалению, в ходе операции возникли некоторые проблемы, — добавила она. — Ваша жена потеряла очень много крови, и у нее прямо на операционном столе дважды останавливалось сердце. Я надеюсь, что это останется без последствий — но пока она не пришла в себя, нельзя сказать наверняка.

— Каких... последствий? — осторожно спросил Дел.

— Она может долго не приходить в себя, могут быть явления дезориентации, временной локальной амнезии — или, скажем, сильные головокружения. Кроме того, до сих пор существует опасность вторичного кровотечения. Примерно дней через восемь, если не возникнет осложнений, ее можно будет перевести из реанимации в нормальную палату. Лори предлагает, если все будет в порядке, перевезти ее в вашу заводскую больницу — но об этом пока рано говорить.

— Когда я смогу ее увидеть?

— Она еще не пришла в себя.

— Все равно...

— Хоть сейчас. И... когда ваша жена очнется, желательно, чтобы рядом находился кто-то, кого она знает. Она может не понять, что происходит, и испугаться, а ей сейчас нельзя нервничать и двигаться. Ее мать... или, скажем, сестра?... Нельзя ли кого-то из них вызвать?

— У нее нет никого, кроме меня.

— Я не знаю, когда она придет в себя, это может произойти и через сутки. Вы сами собираетесь находиться с ней все время?

— Да, разумеется. — Встретив несколько удивленный взгляд, пояснил: — Не беспокойтесь, мне уже приходилось ухаживать за ней, когда она болела.

Ему хотелось как можно быстрее увидеть Карен — даже без сознания, все равно — увидеть, дотронуться до руки, погладить по лицу, убедиться, что дышит, что живая. Словно подслушав его мысли, врач встала.

— Ну хорошо, пойдемте.

Коридор... лестница... ну скорее, скорее... Голову сжимало словно железным обручем, кровь билась в висках... Стеклянная дверь с надписью «Отделение реанимации»... стол дежурной сестры — и сама сестра, тоже в монашеской одежде. Остановка — зачем, почему? Ну скорее же... Переговорив с сестрой, врач прошла по коридору, остановилась у двери с номером «4» и пропустила его вперед.

Лицо — бледное, неподвижное, с закрытыми глазами — это было первым и единственным, что Дел сразу увидел. Прежде, чем кто-нибудь успел опомниться и помешать, он шагнул к Карен, наклонился и прикоснулся губами к щеке; сказал — тихо, чтобы могла услышать только она:

— Я с тобой, — на мгновение сжал в руке маленькую вялую ладошку, выпрямился и отступил на шаг.

Умом он прекрасно понимал, что Карен без сознания, что сейчас она ничего не слышит и не воспринимает — и все же какое-то мгновение вглядывался в неподвижное лицо, вопреки здравому смыслу надеясь, что оно сейчас оживет, что глаза внезапно откроются — как они всегда открывались ему навстречу.

Но чуда не произошло, вместо этого сзади раздался голос врача:

— Она все еще под действием наркоза. Когда она очнется... или вы заметите какие-то изменения в ее состоянии — тут же вызовите дежурную сестру. Ни в коем случае не давайте ей шевелиться и не пытайтесь сами двигать ее. — На его удивленный взгляд пояснила: — А то некоторые родственники пытаются устроить больного поудобнее и все только портят.

Он слушал и кивал — все это было понятно и так. Наконец, очевидно, вспомнив, что имеет дело не с местным крестьянином, врач устало вздохнула.

— Дежурная сестра в любом случае будет заходить к вам каждый час и проверять, все ли в порядке. И если возникнут еще какие-то вопросы, обращайтесь к ней.

Дел понимал, что эта женщина совершила почти невозможное, что только благодаря ей Карен сейчас лежит здесь, живая и теплая — и дышит, и когда-нибудь откроет глаза. Но прежде чем он сумел найти подходящие слова благодарности, она улыбнулась, быстрым привычным движением перекрестила Карен и выскользнула из палаты.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Наконец-то они снова были вместе... вдвоем...

Лицо — такое бледное, что веснушки, обычно веселые и золотистые, резко выделялись на нем и казались коричневыми. Правая рука — иголки, трубки, капельницы. Еще одна трубка, к носу — очевидно, кислород. Правое плечо — белая марля, закрывает то место, где была рана и уходит вниз, под одеяло. Провода датчиков и прибор на тумбочке — бесконечная кривая: вверх-вниз-ровно, верх-вниз-ровно... Ее сердце...

Продвинув стул, Дел сел и взял Карен за левую руку — единственное, что можно было трогать, не боясь сдвинуть приборы, капельницы и повязки — закрыл глаза, нагнулся и со звуком, похожим на рыдание, прижался лицом к ладони. Чуть покачиваясь, он терся об нее лбом, щеками, приоткрытым ртом, понимая, что это странно и стыдно, и, не дай бог, кто-нибудь войдет и увидит — но не в силах остановиться.

Она жива — и это главное, и никто никогда не узнает, что он пережил за те часы, когда она истекала кровью на операционном столе. Никто не узнает, как он разговаривал с обступившими его призраками и чувствовал, что сходит с ума, и призраки были реальнее, чем все окружающее, и отвечали ему.