Наутро, когда поднялась с кровати, увидела черную подушку. Подошла к зеркалу, вскрикнула и зажала рот рукой. На голове осталось ровно половина волос.

– Моя Хиросима, — говорила потом Таня.

Полдня просидела на стуле — сын, слава богу, был в школе. А потом позвонила той самой гениальной тетке, которая когда-то вытянула маму с того света. Та ее внимательно выслушала и сказала:

– Господи, уроды, ей-богу! И где их учили, придурков! Успокойся! Ради бога, успокойся! Этот показатель для подростка — нормален! Если бы речь шла о взрослом человеке, то можно бы было рассуждать на эту тему. Так что живи и радуйся.

Таня положила трубку и долго сидела в оцепенении, потом позвонила Андрею. Он сказал, что пойдет разбираться в поликлинику. Таня его остановила: все в порядке. Кирюшка здоров, а остальное… Пусть каждый договаривается со своей совестью.

Верка из больницы не выходила, Лиечку отдала Тане. Однажды решила поехать домой — нужно было хотя бы помыться и переодеться. На улице ее окликнули. Она обернулась — Крутов Станислав Сергеевич, ироничный заведующий отделением. Предложил подвезти до дома. Измученная, Верка согласилась. Подвез. Спасибо. Она подумала о том, что сейчас разденется, залезет в душ, а потом рухнет в кровать.

– Чаем не напоите? — спросил он.

Верка кивнула — как откажешь?

Поднялись в квартиру. Верка поставила чайник, заглянула в холодильник. Там, естественно, пустота и полная стерильность.

Она сварила кофе, заварила чай, думала, как бы не уснуть на стуле. Станислав Сергеевич пил чай и, словно в первый раз, внимательно разглядывал ее.

– А вы не похожи, — сказал он, — совсем не похожи на их жен. Все они на одно лицо, как под копирку. Я насмотрелся. Белые волосы, пустые глаза. Даже одеты, по-моему, одинаково. И говорят похоже — и обороты, и сленг. Я даже почти научился их понимать. Знаете, отделение такое — огнестрел везут к нам.

Верка устало усмехнулась:

– Ничего странного. Просто у меня так сложилось. Мы, знаете, со школы знакомы. Потом он сел. Я ждала. Потом вышел. — Она замолчала и через паузу продолжила: — А я снова жду. Только непонятно чего.

– Спасибо за чай, — поблагодарил Станислав Сергеевич.

Вера закрыла за ним дверь. В душ идти не было сил. Она разделась и рухнула в кровать. Разбудил ее звонок в дверь. Она открыла глаза и посмотрела на часы — боженьки, проспала целый день! Накинув халат, пошла открывать. На пороге стоял Станислав Сергеевич Крутов, увешанный продуктовыми пакетами, с букетом белых роз в прозрачной фольге. Она молча отступила в глубь коридора. Он занес пакеты на кухню. Верка наблюдала за ним из прихожей. Он вернулся в коридор и снял плащ.

– Позволишь? — спросил он.

Она молча пожала плечами.

Он разделся, вымыл руки и вернулся на кухню.

– Отдыхай! — крикнул он.

Верка легла в кровать и… опять уснула. Разбудили ее волшебные запахи. Она пошла в душ, надела майку и джинсы и зашла на кухню.

– Обедать? — спросил он.

Она посмотрела на часы:

– Ужинать.

Ночью она встала и пошла на кухню покурить. Смотрела в окно и удивлялась себе. Верочка, Верочка! Верная жена! Преданная такая!

Она вернулась в спальню. На ее подушке мирно посапывал Станислав Сергеевич Крутов.

И она, надо сказать, смотрела на него без отвращения. С нежностью даже. И почему-то — с благодарностью…

Сумасшедшая Лялька! И что ей не жилось спокойно! Все у человека было, и даже больше, чем все. Но оказалось — не все, не было главного: любви. Отношения с мужем давно уже были дружескими, партнерскими. А тут случилась любовь — с нищим художником из Москвы, которого она нашла в мастерской на задворках Неглинки и вывезла в Париж — выставляться.

От Этьена она ушла через два месяца, когда поняла, что дальше так жить невозможно. И врать ему тоже — невозможно. Не заслужил.

Сняли крошечную квартирку под Парижем: две малюсенькие комнаты и кухня в четыре метра. От денег Этьена она отказалась, галерею продали.

Лялька пошла работать сиделкой — две лежачие безумные старухи. Уколы, судна, памперсы.

Она не унывала, убеждала по телефону Таню, что абсолютно счастлива и ни о чем не жалеет. Короче, все прекрасно. Звала ее в гости, прислала приглашение. Сообщила, что мама в Париже удачно вышла замуж — за симпатичного и небедного дядьку. Так что за нее она теперь спокойна.

– А за себя? — спросила Таня.

– Ты дура, что ли? — удивилась Лялька. — Вот от кого не ждала этого услышать!

Почти обиделась. Велела Тане подавать документы на визу.

И опять заливалась счастливым смехом.

– Придурошная ты, ей-богу! — вздыхала Таня.

Но, конечно, все понимала. А кто мог еще понять и не осудить Ляльку, кроме Тани и Верки?

Кто, если не они?

Гарри открыл Светику новую, блестящую жизнь: премьеры в театре, консерватория, выставки, общество актеров, художников, журналистов, певцов. Вся московская богема, лучшие рестораны.

Показать себя Светику было не стыдно — и собой хороша, и одета — дай боже. И где надо — смолчит, и слово вставит по делу.

Кавалер Гарри был учтивый. Всегда — цветы, подарки. На Восьмое марта — кольцо с сапфиром. На день рождения — серьги с бриллиантами.

Под юбку не лез, не торопился. А может, и не надо ему? Тогда — совсем хорошо. Своего «опекуна» Светик тоже не забывала. Сколько добра человек для нее сделал! И сколько еще, возможно, сделает… Зачем же его обижать?

А с Гарри — романтика, светская жизнь. Не может же молодая и красивая женщина сидеть в четырех стенах и ждать милостей от природы? Несправедливо как-то, согласитесь!

Гарри смотрел на Светика с нескрываемым обожанием и восторгом.

– Влюбился, — ухмылялась Светик.

Понятно — седина в голову… Только что толку! Хотя, кто знает, кто знает…

Зоин любовник — точнее, любимый человек — приходил к ней три раза в неделю, с ночевкой. Как уж он уладил это с женой, Зою не интересовало. Мама накрывала на стол, ужинали тихо, по-семейному, выпивал пару рюмочек коньяка — уж что-что, а хороший коньяк у врача всегда имеется. Мама тихо проскальзывала в свою комнату и громко включала телевизор. Утром на кухню не выходила, чтобы не смущать «молодых». Они быстро пили кофе и спускались во двор. У подъезда уже стояла служебная машина.

В общем, у Зои теперь была личная жизнь — спокойная, размеренная, устойчивая и даже почти семейная. Она была вполне довольна таким раскладом — рутинная жизнь ее бы сильно утомляла. А так — она сама себе хозяйка. В те дни, когда она была одна, писала докторскую, статьи в научные журналы. Да просто читала книжки или смотрела телевизор. К домашней работе она по-прежнему не имела никакого касательства, все тащила на себе мама.