– Привет! Я не успела ответить, в сумке телефон не найти! – Аля звонила своему московскому приятелю, владельцу художественной галереи. – В Москве, журналисты уже всем сообщили. В больнице была, чувствует себя так, как чувствует человек, которого пытались застрелить. Да, я еду домой отдыхать – дорога была очень тяжелой. Да, конечно, увидимся! Как обычно, на нашем месте. Я позвоню вам!

Аля закончила разговор и неожиданно улыбнулась – в Москве все как-то удивительным образом устраивалось. Юра жив и даже бодро шутит. О неустойке Вадим договорится. Ее ждут отличный контракт и интересная страна и есть несколько дней заслуженного отдыха. Она встретится с друзьями. А еще… Еще в ее душе вдруг появилось то, чего не было уже очень давно, – мягкость, сентиментальная расслабленность и зависимость от слов, улыбки и взгляда того, о ком думаешь. Пока чуть-чуть, совсем немного, но для внимательного глаза и этого было достаточно. «Неужели я влюбилась в Юру? В своего бывшего мужа? Если нет, то что со мной?!» – Аля рассмеялась.

– Как Юра? – Мама встретила ее в фартуке и с руками, вымазанными в муке.

– На удивление хорошо. Мне даже показалось, что Вадим сгустил краски.

– Вряд ли. На Вадима это не очень похоже. Думаю, что Юра при тебе бодрится. Я с врачом разговаривала, там есть о чем беспокоиться. Хорошо, что ты приехала. Он тебе рад.

– Да. – Аля прошлась по комнатам. – Я сорвалась прямо с выступления. Теперь Вадиму придется расхлебывать.

– Как ты узнала?

– Варвара Сергеевна позвонила и просила передать. Я сразу выехала. Но летели с пересадкой. Тяжело. А что ты печешь? «Жаворонков»?

– Да, как ты любишь.

«Жаворонки» – печенье из сдобного теста, которое пекут на весенние праздники, – были просты в изготовлении. В детстве, когда Алиной маме было некогда особо готовить, она покупала готовое сдобное тесто и, добавив две изюминки-глазки, выпекала этих птичек. Со временем рецепт немного изменился – тесто стали готовить песочное, сладкое, к изюму добавились орех, ванилин, специи, и теперь это было не простое печенье, а деликатес, рассыпчатый, сладкий, душистый. Аля, сидевшая на строгой диете, дома позволяла себе объедаться маминым лакомством.

– Хорошо как! Но мне надо сейчас поспать! Иначе я упаду.

– Да, давай. Тебе предстоят тяжелые дни. – Мама пошла вытирать руки.

– Что ты имеешь в виду?

– Как что? Больницу. Конечно, там есть медсестры, сиделки, но тебе придется все равно каждый день ездить.

– А, ты об этом?!

– Ложись отдыхать, потом поговорим, – прекратила разговор мать.

Уже когда Аля спала, она тихо позвонила Варваре Сергеевне.

– Думаю, что Аля задержится, она понимает, что Юра рад ее видеть. И очень хорошо, что вы ей позвонили.

Обе матери надеялись на то, что семья их детей восстановится. И никакой жизненный опыт не мог отвратить их от этой надежды. Они обе хотели уверенности в завтрашнем дне, а это могло дать только естественное продолжение семьи – дети. После разговора Алина мать сидела в тишине и темноте своей большой квартиры – она боялась разбудить дочь и боялась спугнуть свои надежды.

В последующие дни Аля и мать разговаривали долго и много. Каждый раз, когда дочь возвращалась из больницы, мать издалека начинала разговор о прошлом, об ошибках, о том, что расставание из-за ерунды, недоразумения можно всегда поправить. Аля слушала, прекрасно понимая, куда клонит мать, но ничего не отвечала. Она и сама не очень понимала себя сейчас. Она болела душой за Юру, старалась его развеселить, вкусненько покормить, рассказывала забавные истории. Аля видела, что Юра ей рад и пытается вести себя так, словно этих лет после развода не было вовсе. «Этакое дежавю, кажется, что я замужем за Юрой и просто вернулась с гастролей!» – думала она, вспоминая прошедший день.

– Мам, а если я схожу поужинать с друзьями? Ты не против? – однажды вечером Але не захотелось оставаться дома.

– С Эдиком? И Яной?

– Да, с ними. Может, еще кто-нибудь будет.

– Конечно, сходи…

Если Алина мама не одобряла эту дружбу, виду не подала. Эдик и Яна, богатая семейная пара, жили, как эльфы, – беззаботно, легко и красиво. Во всяком случае, так казалось со стороны. Эдик удивлял всех тем, что легко продавал инсталляции, «модули разума» и другие предметы современного искусства. Казалось, что можно сказать про композицию в виде гвоздя, вбитого в кокосовый орех? Ничего, кроме того, что автор был явно не в себе. Однако Эдик бодро вещал о единении прошлого и настоящего, единении наций и старом материке Гондвана, который разлучил близкие по духу этносы. Эдик вертел перед носом покупателя пальцами, листал каталоги аукциона Сотбис и, не давая как следует вчитаться в текст, провозглашал: «Традиционное искусство будет всегда. Его много. И музеев много. А музей Гугенхайма – один. И Хилла фон Рибай, умнейшая и талантливейшая из женщин, знала, что советует богатейшему из богатейших!» Тут уже Эдик смотрел на спутницу покупателя, которая вдруг начинала себя ощущать этой самой влиятельной фон Рибай при «богатейшем из богатейших».

– Очень интересно, – все спутницы произносили эту фразу одинаковым тоном. Таким нейтральным. Эдик все понимал – тон был таков, чтобы покупатель вдруг не вздумал осадить даму, мол, помалкивай, сами разберемся! То ли упоминание имени Соломона Гугенхайма, то ли эта загадочная Хилла, которая на самом деле была всего лишь художником-абстракционистом, сегодня уже забытым, но безумный предмет покупался за безумные деньги. У Эдика была своя галерея, куда ему привозили свои поделки те, кто либо никак не смог сделать имя на ниве «традиционного искусства», либо только таким способом мог выразить свое отношение к миру. Аля, повидавшая за очень короткий срок множество музеев и успевшая получить от отца несколько искусствоведческих уроков, определилась со своими привязанностями. Она любила Маковских, Поленова и малых голландцев. Кандинский, Серебрякова, Бенуа – тоже увлекали ее, но как только на сцену выступали потертые веревочки, многозначительные деревянные колоды с воткнутыми топорами, различные вертящиеся детали, она отступала. Она даже не делала вид, что ей интересно. Но Эдик ее развлекал, как может развлекать легкий, находчивый человек, к тому же Але с некоторых пор нравилось быть среди людей блестящих, громких, самоуверенных и богатых. Только в Москве она позволяла себе окунуться в этот мир беспечности и самонадеянности.

– Что тебе так нравится? – как-то спросила мать.

– Весело. Очень весело, – ответила Аля. Ей действительно было весело с этими людьми – свобода родного города, осознание собственной известности, собственное богатство, время отдыха, богатые беззаботные друзья – все это придавало этим вечерам блеск и легкость. Ее обычное состояние: репетиции, выступления, репетиции и опять выступления, режим дня, забота о здоровье и репутации, – весь этот каждодневный набор требовал иногда перемен.

Ресторан, который являлся и клубом, к десяти вечера был забит до отказа. Аля в сопровождении своего шофера, который в таких случаях выполнял роль охранника, прошла к дверям. Ее здесь, как и во многих других подобных заведениях Москвы, знали. Вот и сейчас администратор у входа улыбнулась и поспешила навстречу.