Петр попытался применить европейское понятие героизма к российской действительности, но, наверное, не был понят окружающими. Его подданные классического образования не имели, Тита Ливия не читали, а поэтому приняли Горация Коклеса скорее за одного из тех голландских капитанов, с которыми любил бражничать государь.

Вообще в нашей стране было неведомо, что такое героизм в том смысле, как его понимали на Западе. Мост через реку Каланэбру в Эстляндии шведы успели облить горючей смесью и поджечь до подхода русских. По приказу Петра солдаты, бросив на горящие мостовые клети бревна, ползком перебираются по ним на другую сторону и штыковым ударом выбивают шведов из предмостного укрепления. Первоисточник сухо сообщает об этом бое местного значения и не упоминает, были ли после него розданы награды: такое поведение солдат в порядке вещей. Было бы очень трудно растолковать прошедшим через огонь гренадерам сущность героического.

Героизм в его классическом понимании всегда есть исключение из правила. Герой, то есть сын бога, полубог, совершает непосильные простым смертным деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Долг, совесть, различие добра от зла — все это хорошо для низкой черни, не для него.

Цезарь Борджа, а потом Наполеон Бонапарт- любимые герои Европы, в них видела она апофеоз своего индивидуализма. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову, и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно.

Со времен Петра понятие героизма все же вошло в обиход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло первоначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание «массовый героизм», то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом».

Значит ли это, что мы, русские (под этим я понимаю не национальность, а гражданство), такие уж очень-очень хорошие? В принципе — да. Но, к сожалению, «если в одном месте прибывает, то в другом убывает» — наша сила определяет и наши слабости. Оказалось, нас легко взять голыми руками, если «отца» во главе нашей семьи заменить подонком. Зная, что мы в семье не пропадем, мы не видим потребности в своей инициативе, типа, «ну не сделал я, ну и что — людей много, другие сделают».

Запад, при своей коллективной слабости и индивидуализме, в свое время имел и очень сильные стороны — инициативу и самоуважение. Русский привык гордиться всей своей семьей — своим государством, а западный человек должен иметь основания, чтобы гордиться собой лично, а для этого ой как много надо того, что средний русский считает лишним.

Вот и в 1941–1945 годах немцы проявили военный гений, а наши генералы оказались не на высоте, но, в конце концов, это немцы «уступили нам дорогу» и уступили потому что советский народ оказался прочнее немецкого, советская государственная идея оказалась прочнее немецкой, короче, победила не наша армия, а наше государство.

Давайте подсчитаем так. К лету 1942 года людские потери Советского Союза достигли 73 млн. человек вместе с теми, кто остался на оккупированных территориях, а до войны нас было 196 млн., т. е. наши максимальные людские потери достигли 37 %, но мы, советские люди, не сдались, мы дрались и сломали-таки немцам хребет. А всего наши безвозвратные потери населения составили 26,6 млн. Или почти 14 %, но мы устояли, и белые флаги не вывесили. А немцы из 80 млн. населения потеряли чуть более 7 млн., т. е. около 9 %, но когда мы подошли к границам Германии, то немецкая армия еще отчаянно дралась, но сами немцы уже были не бойцы, они «сломались»…

И последнее. Иногда антисоветчики радостно утверждают, что мы, дескать, завалили немцев трупами. Были бы эти антисоветчики поумнее, то помалкивали бы, поскольку завалить противника трупами почетно для народа — это показатель того, что не было у советского народа власти более дорогой ему, чем власть Сталина и большевиков.