боимся. Приходится сначала положить ей в рот несколько кусочков сахара, чтобы она не плакала, когда иголка снова и снова будет вонзаться в ее тоненькую ручонку. Когда вливание закончено, я сам выношу ее на руках из больницы. По субботам — а это именно тот день, когда делаются вливания больным сонной болезнью, — г-жа Херман знает, что мы появимся за столом с опозданием на час или на два. Но она очень снисходительна к нам.

По счастью, Ноэлю удалось быстро освоить технику внутривенных вливаний, и он сильно облегчает мою работу.

Туземцы называют Ноэля «лейтенант». Со времени военного управления страной население ее привыкло, что при каждом командующем округом находится лейтенант. Так как они знают только военных врачей, то и во мне видят что-то военное. Поэтому естественно, что находящийся при мне помощник в их глазах отождествляется с лейтенантом. Ноэль уже привык к этому имени. Да и на миссионерском пункте никто не называет его иначе.

* * *

Жители Огове сохранили похвальный обычай привозить ко мне больных, а потом удирать. Прошло всего каких-нибудь две недели со дня моего приезда, как вдруг однажды утром я вижу сердечного больного, старика, полуголого, без одеяла и без москитника. Никто не знает, откуда он взялся. Сам он утверждает, что у него много родни и все это люди влиятельные, живущие неподалеку от Самкиты. Родичи его должны скоро явиться сюда, они привезут ему продукты, а мне — хороший подарок. Даю ему одеяло, москитник и кормлю его. Несколько недель — пока наконец смерть не избавляет его от страданий — он остается у нас. Он едва в силах говорить, но все время твердит о богатых родственниках, которые должны приехать. Последняя добрая услуга, которую я могу ему оказать, — это всякий раз выслушивать его и с ним соглашаться. Лежащий с ним рядом больной, такой же слабый, как и он, и, как он, брошенный своими близкими, ждет его смерти, чтобы завладеть его москитником и одеялом. Москитники и одеяла, которые я привез с собой в багаже, все уже розданы, а когда прибудут те семьдесят три ящика, которые были отправлены в феврале из Страсбурга, пока неизвестно.

Из одной не очень далеко отстоящей от Ламбарене деревни мне привозят женщину — она тоже в лохмотьях и тоже безнадежно больна. Родных у нее никого нет; поэтому в деревне своей она никому не нужна. Рассказывают, что соседка ее попросила у другой топор, чтобы нарубить ей немножко дров и в сырые ночи несчастная могла хоть немного согреться. «Как! — ответили ей. — Топор для этой старухи? Отвези-ка ее лучше к доктору, и пусть она лежит у него, пока не умрет». Большая опасность заключена в том, что таким путем легко может выработаться привычка свозить сюда стариков и больных, от которых в деревне хотят отделаться. Это ляжет большой тяжестью на мою больницу. Такой больной обременяет меня иногда в течение нескольких месяцев. К тому же от этого неимоверно увеличивается число смертных случаев. А это плохо действует на других больных, тем более что несчастный умирает всякий раз у них на глазах. У меня до сих пор еще нет особого помещения для безнадежных больных.

У моих коллег, туземных колдунов, никогда ни один пациент не умирает. Все безнадежные случаи предусмотрены ими заранее. Они ведут себя, как иные профессора в европейских клиниках, которые не хотят портить своей статистики. Если же у колдуна неожиданно умирает пациент, то, оберегая свою репутацию, он немедленно устанавливает, кто именно так околдовал больного, что тот должен был умереть. Негры уверены, что медицинские познания врача проявляются прежде всего в том, что он может сказать заранее, умрет его больной или нет, и поэтому никогда не обращает свое искусство на того, кто, в его глазах, уже умер. Если же больной, которого он взялся лечить, все же умирает, то это означает, что он просто еще не распознал, неминуемо ли ведет данная болезнь к смерти или ее можно вылечить. Еще во время моего первого пребывания здесь Жозеф настойчиво убеждал меня отправлять обратно всех безнадежных больных, чтобы их смерть у меня в больнице не испортила моей репутации. Сейчас речь снова идет о том же самом.

Трое таких подброшенных нам несчастных умирают один за другим. По этому поводу в больнице поднимается ропот. Одного мужчину с долго не заживающими язвами, на лечение которого я потратил много времени и труда, родные увозят домой. Двое других следуют его примеру. Такое мне приходится переживать уже не впервые; но я твердо стою на своем. Больница моя существует для тех, кто страждет. Если я не в состоянии спасти больного от смерти, то я могу согреть его любовью и этим, может быть, облегчить ему наступление смертного часа. Так пусть же и впредь по ночам мне подбрасывают этих несчастных. Если мне все-таки удастся кого-нибудь из них вылечить, то не надо сейчас задумываться над тем, как я потом его доставлю домой. Весть о том, что он снова способен работать и на что-то годен, к тому времени уже достигнет его деревни, и наступит еще одна ночь, когда потихоньку, втайне от всех, так же как его когда-то привезли сюда, его увезут обратно.

На могиле несчастной старухи, которой было отказано в дровах, чтобы согреться, миссионер Херман проникновенно говорит, что она была брошена своим племенем и нашла прибежище среди чужих, ибо через Христа на землю пришла любовь. Солнце волшебным светом освещает сквозь пальмы могилу этой отверженной, в то время как ученики школы поют заупокойный хорал.

Похороны всякий раз причиняют нам много хлопот. Дело вовсе не в том, чтобы просто дать троим или четверым мужчинам, которые сопровождали сюда больного, в руки кирки и лопаты, обещать им подарки и отправить их рыть могилу. Стоит кому-нибудь умереть, как обычно все трудоспособные мужчины сразу же исчезают; проносится слух, что они якобы уехали на рыбную ловлю или отправились за продуктами. Туземец не хочет иметь никакого дела с посторонним ему покойником. Здесь вступают в силу первобытные еще представления о «нечистоте» мертвых. Если, например, в какой-нибудь семье ожидают ребенка, то ни один из членов этой семьи не вправе прикасаться к покойнику. Иногда случается даже, что, когда родится ребенок, отец и мать его приносят обет, что он никогда в жизни не коснется мертвого. Этому обету он должен быть верен.

Однажды мне удается скрыть от всех случившуюся ночью смерть, и двое молодых людей, чьи язвы мне удалось успешно