августе я и Витя, приехавший домой на каникулы, присоединились к небольшой группе заводчан, в которой были мои одноклассники, и совершили однодневную поездку в деревню Сростки Егорьевского района; расположились в большом дворе частного дома, играли в волейбол, отдыхали; с краю двора стояла сложенная из камня печь, и хозяйка принялась жарить блины; у неё была огромная сковорода, блины, соответственно, большие, но это не главное; они были настолько тонкими и вкусными, что поедая их с деревенской сметаной, невозможно было остановиться – мы ели, а хозяйка всё время снимала со сковороды новые и подбавляла, подбавляла… Насытившись, все пили чай с мёдом, а потом затянули песни; Виктор сначала чувствовал себя среди школьников не в своей тарелке, но добавив чуточку озорства, капельку снисходительности и щепотку нахальства, он мало-помалу оживился, заволновался и наконец его прорвало, начал петь вместе со всеми; я восхищался им, подражал ему, любил его, хотел быть им; восхищался его красивой наружностью, его пением, его весельем, его непосредственностью. Эта чудесная поездка надолго запомнилась мне благодаря именно блинам, вкуснее которых я не ел в дальнейшем никогда; где-то вычитал: «… Детские годы бывают столь счастливыми, что воспоминания о них постоянно сопровождаются сладкой тоской. В то время как мы с такой серьёзностью работаем над первым наглядным уразумением вещей, воспитание (с другой стороны) старается привить нам понятия. Но понятия не дают подлинной сущности, а стало быть, основа и истинное содержание всех наших познаний заключается, напротив, в наглядном постижении мира. А это постижение может быть приобретено только нами самими, и его никаким способом нельзя нам привить. Поэтому как наша моральная, так и наша интеллектуальная ценность не заимствуется нами извне, а исходит из глубины нашего собственного существа, и никакие воспитательные приёмы не в силах из природного олуха сделать мыслящего человека: никогда! – олухом он родился, олухом и умрёт. Описанным глубоко проникающим пониманием первого наглядного внешнего мира объясняется также, почему окружающая обстановка и опыт нашего детства так прочно запечатлеваются у нас в памяти. Мы ведь отдавались им безраздельно, ничто нас при этом не отвлекало, и мы смотрели на лежавшие вокруг нас вещи, как если бы они были единственными в своём роде, даже, как если бы только они одни были на свете»

В августе я решил по рекомендации физрука самостоятельно потренироваться; дело в том, что в беге на 400м, как я уже отмечал, у меня, не хватало скоростной выносливости, и многие ребята на последних ста метрах дистанции меня обгоняли, было обидно; более того, я не мог получить у физрука зачёт в беге на 1000м, сходил с дистанции, а мои друзья Муха, Кулешов и другие запросто укладывались в норматив; чемпионом школы по бегу на длинные дистанции был старшеклассник Коля Киященко, худой и поджарый, он не знал усталости; в 1985 г. будучи профессором, доктором философии и работая в Москве, именно он организовал юбилейную встречу выпускников нашей школы; школьник Кулагин вспоминал о нём:

Он инженером стать собрался,

Но это не его удел,

А философский дар прорвался.

В науке этой он прозрел.

Сидел на задней парте Коля,

Но вёл себя как джентльмен.

Благодаря могучей воле

Профессор он и д.ф.н.

Хорошо сказано «благодаря могучей воле», а откуда она взялась у Коли? Всё правильно, без воспитания в себе могучей воли, нельзя стать чемпионом города в беге, да ещё на самые длинные дистанции, три и пять километров. Опять я отвлёкся.

Первый раз перед вечером, когда спала жара, я отправился на край посёлка, перешёл через железную дорогу, вдоль которой через каждые 50м стояли телеграфные столбы, и отмерил в одну сторону 1500 метров; на следующий день решил бежать на 3000м, т.е. по столбам туда и обратно, чтобы в школе сдать норматив на значок ГТО; первый раз к финишу еле-еле добрёл – дышать было трудно; вообще-то, когда человек что-то делает на пределе своих физических возможностей, преодолевая себя, бывает опасно, можно перегрузить сердце, но мне разъяснили мои старшие товарищи, чемпионы города в беге на 400 и 800м, Дима Марченко и Толя Орденко, что надо постараться терпеть, чтобы открылось «второе дыхание», тогда боль в животе пройдёт и станет легче бежать; уже через два дня упорного бега начало открываться у меня «второе дыхание», после чего я продолжал бег и нормально финишировал; теперь задача заключалась в том, чтобы постепенно увеличивать скорость и не сходить с дистанции; через две недели мой результат (я брал с собой запасные часы своего папы) приблизился к нормативу – 12,5 минут; а в начале сентября на первом же уроке физкультуры сдал зачёт на «отлично» в беге на 1000м, а следующей осенью мне покорилась дистанция 3000 метров; после тренировок за городом я возвращался, когда солнце уже садилось, но было ещё тепло и приятно идти домой. То, что я сейчас вам расскажу, конечно, уведёт меня в сторону, но это одно из тех воспоминаний, которые я храню с нежностью и время от времени, если рядом никого нет, достаю и прокручиваю в памяти, как прелестную танцевальную пластинку времён моей юности; осень в Рубцовске очень похожа на украинскую: в предвечернее время – тишина, ни ветерка, на душе умиротворённость; особенно это чувствовалось в Забоке, а придя домой, садишься писать заданное сочинение или, завалившись на кровать, с удовольствием читаешь пушкинскую прозу; ведь известно, что осень подпитывает творческие силы человека; я любил осень, да и моих лучших спортивных успехов я достигал осенью; «унылая пора, очей очарованья» – лучше нашего гения не скажешь, точнее его состояние души не выразишь (так сказал об Александре Сергеевиче Виктор Астафьев); осенними днями часто ходил я с друзьями в Забоку за поздней ягодой; и теперь, вспоминая это благословенное время, хочется привести слова прекрасного поэта Фёдора Тютчева:

Прости, волшебный край, прости!

На кратком жизненном пути

Едва ль тебя я снова встречу…

Как весел грохот летних бурь,

Когда, взметая прах летучий,

Гроза, нахлынувшая тучей,

Смутит небесную лазурь

И опрометчиво-безумно

Вдруг на дубраву набежит,

И вся дубрава задрожит

Широколиственно и шумно!..

В старших классах появился у нас местный парень, Гена Малыхин, старше нас по возрасту, черноволосый с тонкими чертами лица, здоровый, крепкий, но равнодушный к спорту; был грубоватым, часто угрюмым, безрадостным и значительно опытнее нас по части матерщины и разных хулиганских штучек; за плохую учёбу был оставлен на второй год и попал в наш класс; Гена был косноязычным и немногословным, сидел всегда на задней парте, учился плохо, был двоечником; мы не знали, где он живёт,