— Смотрите-ка, вон тот, гривастый, обиделся, — сказал Иркабаев.

Действительно, одному из медведей лакомства досталось меньше, и он, словно бы нахмурившись, отошёл в дальний угол. И сколько смотритель (он находился между внешней оградой и клеткой) ни упрашивал его взять печенье или конфету, упрямился.

— Как у людей, — заметил с усмешкой кто-то. — С характером…

Вдруг раздался женский визг. У профессора похолодело внутри, и он схватил за руку Иркабаева. Буквально в нескольких метрах был кабан. С ощетинившимся загривком и грозно торчащими клыками он приближался к людям. Толпа бросилась врассыпную. Валерий Платонович, объятый ужасом, тоже побежал.

— Не бойтесь! Постойте! — кричал сзади Иркабаев, пытаясь догнать профессора. — Да посмотрите же, все в порядке!

Скворцов-Шанявский наконец остановился, оглянулся.

Кабан удалялся в чащу… с каким-то смельчаком на спине.

Профессор с трудом перевёл дух.

— Ну, знаете, — держась за левую сторону груди, прохрипел он, — от таких штучек можно раньше времени на тот свет.

Иркабаеву было неловко, ведь инициатором прогулки являлся он. Мансур Ниязович пытался все превратить в шутку, но Валерий Платонович долго не мог прийти в себя, твердя, что в лесопарк он больше ни ногой. Они уже давно вернулись в город, а профессор нет-нет да оглядывался по сторонам, словно ожидая из-за каждого угла нападения хищного зверя.

Окончательно он успокоился лишь тогда, когда они добрались до толпы у бювета и слились с людской массой.

Они решили устроиться где-нибудь на скамейке и отдохнуть. Проходя мимо очередного фотографа, Иркабаев обратил внимание спутника на реквизит.

— Может, рискнём? — подмигнул Мансур Ниязович.

Профессор не смог сдержать улыбку. Можно было сняться у декоративного колодца, красочного, со всяческими завитушками и украшениями. Местный, так сказать, колорит. Здесь же стоял автомобиль — дедушка современных лимузинов. Надевай цилиндр, краги, садись за руль, и фотограф перенесёт вас в первое десятилетие нашего века… Запечатлевал он клиентов и просто на фоне бювета.

Что особенно умилило Скворцова-Шанявского, так это табличка, прикреплённая к штативу: «Вас обслуживает мастер художественной фотографии Роман Евграфович Сегеди. Качество гарантирую! Срок исполнения — двадцать часов!»

Сам мастер Сегеди сидел рядом на стульчике, лениво потягивая пепси-колу прямо из бутылочки. Он тоже был весьма колоритен, с длинными прямыми волосами а-ля Гоголь. Но в отличие от великого писателя имел ещё свисающие ниже подбородка запорожские усы.

Валерий Платонович спросил у него:

— Простите, а почему именно двадцать часов, а не сутки?

Мастер, почуяв потенциальных клиентов, отставил пепси-колу, встал со стула. И вдруг на плечо профессора легла чья-то рука. Он быстро обернулся. А дальше…

Валерий Платонович даже не смог крикнуть. Перехватило горло, сердце сдавил железный обруч. Сзади, оскалив розовую пасть с длинными желтоватыми клыками и протягивая к его лицу кривые, словно покрытые лаком когти, стоял на задних лапах огромный медведь.

У профессора все поплыло перед глазами, и он провалился в бездну.

Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.

Запах нашатыря, камфоры… Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения — то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами…

Окончательно Скворцов-Шанявский пришёл в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.

— Ну, как вы? — уже совсем отчётливо услышал её голос Валерий Платонович.

Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя — за что же цапнул медведь.

— Лежите, — ласково, но настойчиво попросила доктор. — Гипертонией не страдаете?

— Нет, а что? — не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.

— Давление немного подскочило, — сказала врач. — Как же так, дорогой товарищ? — с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.

— Медведь же, не заяц… — нахмурился Скворцов-Шанявский.

— Ваш медведь стоит за дверью и плачет, — улыбнулась женщина и поднялась. — Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приёмного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.

И вышла, оставив профессора в недоумении насчёт медведя.

В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним… Орыся!

Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.

— Валерий Платонович, умоляю, простите! — бросилась она к кровати. — Я не хотела, честное слово!

Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все ещё не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина — истинная красавица!

А Орыся продолжала:

— Я так обрадовалась, увидев вас…

— Я тоже… тоже рад! — профессор схватил протянутые к нему руки. — Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!

— Господи, я так испугалась! — присела на краешек койки Орыся. — Дура, надо было подумать!

— Объясните наконец, о чем это вы? — спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская её рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.

— Так это же я… — пролепетала Орыся. — Ну, лапу вам на плечо…

— Вы? — изумился профессор.

— Да, — кивнула Орыся. — Я работаю у фотографа.

Тут только до Валерия Платоновича дошёл смысл происшедшего.

Он не знал, как реагировать. «Шутка» могла плохо кончиться.

— А что, получилось довольно натурально! — бодро сказал профессор.

Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.

Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:

— Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!

— Ну, слава богу, — немного успокоилась Орыся.

— Одного не пойму, — сказал профессор. — Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!

— А мне нравится, — ответила Орыся. — Работка — не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно… Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!