Юноша не озлобился, видя восходящую звезду Гефестиона. Будь новый друг взрослее, столкновение стало бы неизбежным, но положение Птолемея как старшего брата осталось непоколебленным. Все еще не женатый, он успел несколько раз стать отцом; он чувствовал ответственность за свое разрозненное побочное потомство, и это чувство начинало затмевать и его дружбу с Александром. Мир юной, окрашенной чувственностью дружбы был для него неведомой страной, — со времен отрочества его влекли к себе женщины. Гефестион ничего у него не отнял, он только перестал быть первым. Считая это не главной из человеческих потерь, Птолемей не был склонен воспринимать Гефестиона более серьезно, чем это было необходимо. Без сомнения, мальчики это перерастут, — со своей стороны, Александр и сейчас старался укрощать вспыльчивость Гефестиона.

Все видели, что, будучи вдвоем, они никогда не ссорятся — одна душа в двух телах, как определил это софист, — но сам по себе Гефестион мог быть сварливым и неуживчивым.

Тому было некоторое оправдание. Мьеза, святилище нимф, служила и убежищем от двора с его водоворотом новостей, событий, интриг. Они жили лишь идеями и друг другом. Их умы зрели, понуждаемые к ежедневной работе, но об их телах, которые также неуклонно взрослели, говорилось гораздо меньше. В Пелле Гефестион жил словно в облаке смутных, зарождающихся томлений. Теперь, утратив первоначальную смутность, томления эти превратились в желания.

Истинные друзья делят все, но жизнь Гефестиона была полна недомолвок. В природе Александра было любить доказательства любви, даже если он был в ней уверен, поэтому он с радостью принимал ласки Гефестиона и платил тем же. Гефестион же ни разу не отважился на большее.

Если человек со столь живым умом не торопился его понять, значит, он этого просто не хотел. Он любил дарить, но не мог предложить того, чего у него не было. Заставить его понять это — значит потерять его. Умом он, может, и простит, но душа не простит никогда.

И все же, думал Гефестион, временами можно поклясться, что… Но сейчас нельзя его торопить, у него и так достаточно волнений.

Каждый день они занимались формальной логикой. Царь запретил тратить время на словопрения, игру софизмов — эристику, да и сам философ недолюбливал эту науку, которую Сократ определил как искусство превращать дурное в хорошее. Но ум должен быть натренирован, чтобы различать ложный аргумент, спорное положение, неверную аналогию или плохо поданную посылку. Любая наука основывается на умении вычленить взаимоисключающие принципы. Александру логика давалась без труда. Гефестион держал свои опасения при себе. Он один знал тайну невозможности выбора, когда и веришь, и не веришь в две разные вещи одновременно. Ночью (они спали в одной комнате) он видел, как Александр лежит на постели с открытыми глазами, залитый лунным светом, и борется с силлогизмом собственной природы.

Потому что для Александра покой убежища не был ненарушаемым. Раз шесть в месяц являлся посыльный от матери, привозя в подарок сладкие фиги, шлем или пару узорных сандалий (последние оказались слишком малы, Александр быстро рос) и толстый свиток письма, завязанный и запечатанный.

Гефестион знал содержание этих писем. Он читал их. Александр сказал, что истинные друзья делят все. Он не пытался скрыть, что нуждается в друге, разделившем бы с ним и эту заботу. Сидя на краю его постели или в одной из садовых беседок, обвив его рукой, чтобы удобнее было читать через плечо, Гефестион пугался собственного гнева и покрепче прикусывал язык.

Письма были полны секретов, злословия и интриг. Желая узнать новости о войнах отца, Александр был вынужден расспрашивать гонца. Антипатр снова остался наместником в Пелле, пока Филипп вел кампанию в Херсонесе. Олимпиада полагала, что управлять государством должна она, — царский полководец пусть командует гарнизоном. Он всегда играл против нее, он был ставленником Филиппа, он строил заговоры, он пытался помешать возвышению Александра. Царица всегда приказывала гонцу дождаться ответа, и Александру хватало работы на целый день. Если он тепло отзовется об Антипатре, письмо вернется назад, полное упреков; если он признает справедливым ее обвинения, Олимпиада — он слишком хорошо это знал — не посчитает зазорным показать его письмо Антипатру при очередной ссоре. Наконец наступил тот неизбежный день, когда Олимпиада узнала, что царь взял новую жену.

Письмо было ужасно. Гефестион поразился, почти испугался, когда Александр позволил ему прочесть послание. В середине он прервался и хотел отложить свиток, но Александр остановил его и сказал:

— Читай дальше.

Так человек, страдающий хронической болезнью, чувствует знакомый приступ боли.

— Я должен поехать к ней.

Руки, до которых дотронулся Гефестион, были ледяными.

— Но что ты сможешь сделать?

— Просто быть там. Я вернусь завтра или днем позже.

— Я с тобой.

— Нет, ты рассердишься, мы можем повздорить. Мне и без того хватает забот.

Философ, когда ему сказали, что царица больна и сын должен ее навестить, разъярился почти так же, как Гефестион, хотя и не подал вида. Мальчик не был похож на лентяя, решившего прогулять уроки ради развлечений, и вернулся он не таким, какими возвращаются с пирушки. Этой ночью он крикнул во сне «Нет!», разбудив Гефестиона. Гефестион перебрался к нему и прилег рядом. Александр с дикой силой вцепился ему в горло, потом открыл глаза, обнял друга со вздохом облегчения, больше похожим на стон, и снова заснул. Гефестион всю ночь бодрствовал подле него и только перед самым рассветом вернулся в свою остывшую постель. Утром Александр ничего не помнил.

Аристотель также, на свой лад, постарался утешить его, приложив на следующий день особенные усилия, чтобы вернуть дух Александра в чистые области философии. Устроившись на каменной скамье, откуда открывался вид на дали и облака, они рассуждали о природе выдающегося человека. Будет ли его забота о себе пороком? Безусловно да, если это касается низких страстей и заурядных удовольствий. Тогда о каком «я» стоит заботиться? Не тело и его нужды главное, но душа, ум, управляющие всем остальным, как царь — своими подданными. Любить это «я», ревниво лелеять его честь, утолять его жажду доблести и благородных поступков, предпочесть час славы, за которым последует смерть, долгой бессмысленной жизни, стремиться к тому, чтобы вкусить львиную долю нравственного величия, — в этом и кроется совершенное себялюбие. Лгут старые пословицы, говорил философ, от века учащие людей смирению. Чем яснее осознаешь свою бренность, тем сильнее нужно стремиться к бессмертию.

Обхватив колени, уставившись на линию горизонта, Александр сидел на сером валуне перед лавровой рощицей. Гефестион следил за ним, стараясь понять, успокоилась ли его душа. Александр казался ему одним из тех орлят, которых взрослые птицы заставляют смотреть на полуденное солнце. Если птенец моргнет, говорилось в той книге, которую они читали, то его выбрасывают из гнезда.

Потом Гефестион увел его читать Гомера, искренне полагаясь на действенность этого средства.