Донцов тут же замолчал и отошел от Никиты.

– Да зачем она мне? – удивился Никита, которому совсем не улыбалась мысль снова переодеваться, расстегивая и застегивая многочисленные и весьма тугие пуговицы конногвардейского мундира.

– Таково условие спонсора, – пояснил Воронцов, и «Дантесу», еще не успевшему переварить как сбивчивый рассказ Донцова, так и его более чем странный совет, пришлось нехотя подчиниться.

Через минуту в гримерке появился запоздавший Сергей. Сухо поздоровавшись со всеми, он принялся быстро переодеваться.

– Куда ты пропал и зачем отключил мобильник? – подошла к нему Наташа, на что он лишь холодно пожал плечами:

– После спектакля поговорим.

– Совершенно верно, – поддержал его режиссер. – Никаких разговоров на отвлеченные темы. Все мысли только о трагедии Пушкина. Сейчас на дворе не две тысячи четвертый, а восемьсот тридцать седьмой год. И давайте поживее, скоро начало. Кстати, как настроение, мой дорогой Жорж?

– Как у Дантеса, – без тени улыбки отвечал Никита, сразу вспомнивший сегодняшнее открытие, которому он был обязан развратной филологине Монро. Скорее всего, в той книге была какая-то опечатка… Или их режиссер – полный тезка автора. А Донцов? Он может просто лгать, чтобы насолить Алексею Владимировичу, которого явно недолюбливает.

– А с вами, отец Петр, все в порядке? – И Воронцов повернулся к Донцову.

Тот едва заметно кивнул, отвернувшись и поправляя замызганную рясу.

– Постарайтесь настроиться на главную мысль – в тот момент, когда душа умирающего Пушкина находится, так сказать, в зоне неопределенности, долг изображаемого вами священника – молитвой способствовать возрождению этой души для вечной жизни. Вы должны молиться за него так, чтобы наш Пушкин, – и режиссер указал на притихшего Сергея, – действительно ощутил себя смертельно раненным.

Донцов снова кивнул, по-прежнему не поднимая глаз, а Воронцов окинул взглядом гримерку, посмотрел на часы и с ужасом воскликнул:

– О боже! Где же наша Catherine?

Актеры недоуменно переглянулись, и Марина спросила первой:

– Кто-нибудь знает ее телефон?

В ответ последовала тишина. Воронцов принялся рыться в своем портфеле, недовольно бурча себе что-то под нос. Впрочем, не прошло и пяти минут, как дверь открылась и на пороге появилась запыхавшаяся Евгения, держащая за руку миловидного малыша лет семи. Он радостно улыбался, мать сняла с него шапку, и по плечам рассыпались длинные русые кудри.

– Это кто же у нас такой красивый… – восхитилась Марина, но ее тут же прервал возмущенный окрик режиссера:

– Это еще что за киндерсюрприз? Я же предупреждал, что никаких посторонних людей на спектакле быть не должно!

– Это мой сын Жорик, – принялась виновато оправдываться Евгения, – так получилось, что именно сегодня мне его совершенно не с кем оставить. Да вы не волнуйтесь, Алексей Владимирович, он у меня тихий. Посидит тут в гримерке, книжку почитает… Он не помешает, обещаю вам!

Несмотря на ее уверения, данная ситуация явно напрягла режиссера. В какой-то миг присутствующим даже показалось, что от нахлынувших на него чувств Воронцов готов впасть в истерику. Пока он боролся с самим собой, пауза затянулась. Наконец, после того как он выглянул в зал и надел на голову цилиндр, ему удалось перебороть свою ярость.

– Наш спонсор уже прибыл, так что давайте начинать, – оживленно сообщил режиссер. – А ты, молодой человек, – самым внушительным тоном обратился он к мальчику, – сиди здесь, никуда не выходи и, пожалуйста, не шуми!

Жорик радостно кивнул и заулыбался еще шире. В ответ на эту чудесную детскую улыбку невольно улыбнулись и остальные, и только Никита застыл от ужаса, напоминая собой окаменевшую статую. Они встретились взглядами с Евгенией, и его буквально пронзило одно воспоминание…

Это случилось давно, на вечеринке, посвященной окончанию школы. Празднование происходило на квартире их старосты, чьи родители предупредительно уехали на дачу в Ораниенбаум. Среди приглашенных одноклассниц и одноклассников Никиты еще была старшая сестра старосты, не слишком красивая, зато и не отличавшаяся строгим нравом девушка, которую звали… Боже, ведь это и была Евгения!

Никита вспомнил, как долго он, уже прилично захмелевший, танцевал с Женей на глазах у остальных, а потом, воспользовавшись тем, что большинство одноклассников или перепились, или стали собираться домой, незаметно увлек ее в ванную и запер за собой дверь.

– Зачем ты это делаешь? – лукаво спросила Евгения.

– Сейчас поймешь, – пробормотал Никита, поворачивая девушку лицом к себе и жадно впиваясь в ее ярко накрашенные, улыбающиеся губы.

Сначала Евгения отвечала на его поцелуи и прижималась к нему с такой откровенной страстью, что он терял голову, но затем, когда его руки оказались под ее джемпером, начала отстраняться.

– Ты что? – шепотом спросила она.

– А что? – так же шепотом отвечал он и даже зачем- то включил воду.

– Ты же не собираешься прямо здесь?

– А почему бы и нет?

– С ума сошел?

– Да хоть бы и так!

С этими словами он решительно задрал на ней джемпер и на удивление быстро расстегнул простенький белый бюстгальтер. Груди у Евгении были маленькие, мягкие и нежные, с красивыми, идеально круглой формы светло-розовыми сосками.

Она лишь засмеялась, когда он начал их целовать, делая это не слишком умело и оставляя всюду влажные следы.

– Никит!

– Ну что?

– Ты меня уже всю обслюнявил!

– Хватит издеваться! – И Никита, чтобы избежать дальнейших насмешек, снова приник к ее губам, жадно вбирая в рот ее горячий язык.

При этом, оставив в покое джемпер, он пытался расстегнуть ее брюки, но никак не мог найти «молнию».

– Дурачок, ты не там ищешь. Она вот здесь. – Задыхаясь от страсти, Евгения взяла его руку и положила себе на левое бедро.

Через минуту Никита уже стягивал с нее брюки вместе с трусиками, а Евгения ловко расстегивала «молнию» его джинсов. Когда она высвободила его возбужденный член и тонкими шаловливыми пальчиками принялась играть с ним, Никита зарычал.

– Тебе приятно?

– Еще бы! Где ты этому научилась?

– Места надо знать!

Теперь они целовались, полуприкрыв глаза и одновременно лаская друг друга, причем делали это со столь откровенно-развратной жадностью, что Никита всерьез начал опасаться собственной несдержанности.

– Евгения!

– Ну чего?

– Повернись, пожалуйста, спиной и садись на меня.

– Ты думаешь, так у нас получится?

– Почему бы и нет?

– Тогда дай я хоть брюки сниму!