– Вы в порядке? – Она встревожилась.

Я нарочито закашлялась и пробормотала что-то насчет того, что сок попал не в то горло. Затем объяснила ей, как обстоит дело: если я не стану давать Джас деньги, она сделает все, чтобы их раздобыть, и выйдет только хуже. Я рассказала ей, какова жизнь в их квартале. Я также объяснила ей, что Натти любит Джас, он заботится о ней, как и бедняжка Ли, у которого нет другой семьи. Я сказала, что у всех нас есть проблемы, но у нас есть то, чего нет у других, – мы любим друг друга. Я попыталась объяснить кодекс чести банды и почему я так к ним привязана. Попыталась заставить ее понять, что мы делаем все, что можем в этих условиях, которые никогда не изменятся и не улучшатся, даже если Терри вернется домой, – ну, если только он не вернется миллионером. И даже если вернется миллионером.

Затем наступила короткая пауза. Я-то не возражаю против пауз, я считаю их передышками в разговоре, во время которых можно обдумать сказанное, но знаю, что другие находят их неловкими. Как Софи. На ее лице, как на экране, отражались эмоции – отвращение, недоверие, жалость, неприязнь и, наконец, какое-то внутреннее отстранение сменяли друг друга, словно пятна на импрессионистском полотне. Эту девушку можно было читать как открытую книгу; я подумала, как же она ходит по улицам, если любой хищник может прочесть все, что написано на ее маленьком бледном личике. Но Софи была продуктом своей среды, она быстро взяла себя в руки; на лице вновь читалось вежливое сомнение.

– Я понимаю, да. Вам всем многое пришлось пережить, именно это мы и хотим передать. Страдание – ущерб, нанесенный фактом исчезновения, понимаете.

Фактом исчезновения. Неужто люди в самом деле так говорят? Видимо, да.

– Хотите чаю? Мы можем пройти в…

Она кивнула и сложила вещи в огромную сумку. Пока она мужественно боролась с сумкой и пристраивала ее на плечо, я подумала, какой слабой, какой хрупкой она выглядит. Никаких мускулов – ее ручки походили на белое суфле с палочками внутри. Я сомневалась, что она способна пройти пешком мили две или поднять хотя бы небольшую штангу. Как я могла бояться такого слабого создания? Бедняжка, она такая усталая.

Я заварила чай в лучшем чайнике, пока она сидела на диване и играла с кошками. То есть с Каиркой. Чингиз, как всегда, изображал дьявола в кошачьей шкуре и с подоконника одаривал ее адским взглядом.

Мы пили чай и болтали о Брэдфорде – он куда красивее, чем она думала, здесь есть «Старбакс»!.. кошки, искусство и, главное, шоссе в город. Она не задержалась, ей нужно было сдать «материал» как можно скорее, поскольку он должен выйти в воскресном приложении. Мне представились кровожадные редакторы, которые дышат в ее хрупкий затылок, требуя невозможного, и лишь немыслимым усилием воли, вопреки всему, она способна справиться.

Я помахала ей на прощанье; в каком-то смысле я была даже благодарна ей за визит. Все вышло не так уж плохо и, по крайней мере, помогло мне ненадолго отвлечься от кошмарного явления Микки. Но сейчас нельзя думать об этом. Нужно выбросить Микки из головы, пока все не закончится, и – забыть. Я вдруг поняла, и это повергло меня в легкий шок, что я чувствую; я как будто узнала, что он умер. В каком-то смысле так оно и было. То, что поселилось в его теле, полностью уничтожило того парня, которого знала я. Мне стало ужасно грустно, но странным образом я почувствовала себя свободной. Кто это сказал, что все перемены к лучшему? Возможно, после этой грязи и неразберихи мне удастся закрыть тему, как выражается Лекки, и я наконец обрету свободу.

В ту ночь я спала крепко; мне приснился сад, полный изящных серебристо-зеленых деревьев, ярких цветов гибискуса и бугенвиллеи и огромных старых терракотовых горшков с лавандой и геранью; бабочки танцевали прямо перед глазами, воздух был насыщен тяжелым ароматом лилий. Я шла и шла, почти парила над нескончаемыми извилистыми дорожками; в синих сумерках мерцали серебристые струйки воды, бьющей из фонтана в бассейне, покрытом плиткой. Было тепло, в мягком воздухе висела легкая золотистая дымка. Я откуда-то знала, что это сад возле моего дома, что рядом – море, и я в любое время могу пойти к нему и искупаться в лазурно-бирюзовых волнах, набегающих на белый коралловый песок. Это было прекрасно, и я знала, как обычно бывает во сне, что наконец-то обрела счастье; я плакала, но это не имело значения, потому что все было хорошо.

А лучше всего было то, что ничего не случилось. Я просто гуляла в саду. Он был так прекрасен и совершенен, я никогда его не забуду.

Пять дней. Невелик срок, скажете вы. Не так уж сложно продержаться пять дней. Да, верно. Если при этом тебе не названивают каждый день и каждый час Джас, миссис Скиннер и Натти, хотя, если честно, Скиннерша мне не звонила, но она фактически поселилась у Джас – «на тот случай, если наш мальчик вернется домой», – и это еще до того, как вышла статья. Не знаю, как я умудрилась не разбить вдребезги мобильник, не сойти с ума и не начать бегать с криками по улице. Я выключила мобильник в пятницу вечером; можете считать меня бессердечной, но я вымоталась. Я больше не могла слышать, как Джас плачет, ноет, бьется в лихорадке, блюет, напивается; как заплетающимся языком клянется «стать хорошей девочкой» и все время твердит о бессмертной любви к «ее маленькому мальчику», ее «любимому», ее «малышу», будто заезженная пластинка, снова и снова, без остановки. И это только по телефону. А вы попробовали бы зайти к ней в квартиру.

Выглядит так, будто я шучу. Я и не собиралась, но богом клянусь, если вы не способны найти юмор – пусть и угольно-черный юмор – в таком дерьме, тогда вам конец. Я выключила телефон еще и потому, что в четверг вечером, возвращаясь домой после марафонского скандала, я вдруг осознала, что смеюсь, вспоминая, как Джас, бедная маленькая сучка, буквально заштукатурила лицо старомодным макияжем: «Я просто… просто я хотела получше выглядеть», – и неумело пыталась испечь пирог к скорому возвращению Терри. Она стояла посреди кухни, жалкий отброс никчемного человечества, рыдая и трясясь всем телом, с глазами как у панды, запорошенная с головы до ног мукой; Натти бушевал в гостиной, круша все вокруг, а Ли с хныканьем прятался за диваном. Честно говоря, мне очень хотелось к нему присоединиться.

У меня ушло добрых три часа на то, чтобы всех успокоить. Пришлось еще разбираться с непрошеным вторжением соседей. Они высовывались из дверей своих квартир и орали: «Заткнись, пизда придурочная, наркоманка!» и прочие сочувственные замечания. Их всех пришлось успокаивать. Натти выскочил из квартиры и из ревущей машины прокричал: дескать, попробуйте, догоните его.

Я уложила Джас в постель и присела рядом с Ли, который скрючился на диване, завернувшись в старое одеяло, трясясь и плача. Все эти крики и ссоры вызвали у него что-то вроде посттравматического шокового синдрома. Я не знала и половины того, что случилось с Мартышкой в детстве, и, если честно, знать не хотела. Если бы он пожелал рассказать, я бы выслушала; нужно быть бессердечной дрянью, чтобы отказаться, но мне не хотелось бы услышать эту исповедь, я не шучу. Все эти ссоры, да еще его бог его оставил… в ту ночь Ли выглядел хуже больной собаки.