Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к вешалке и стала одеваться.

— Ты куда? — спросила мать.

— За билетом на вокзал. — Вероника держалась спокойно, только чуть подрагивающий голос выдавал волнение.

— Можно, и я пойду с тобой? — спросил Талызин. — С билетами сейчас туго…

Вероника кивнула.

По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое лицо, ставшее таким дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.

Хорошо бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать куда-нибудь, все поменять в жизни? Немного отдает ребячеством… Нет! Бросать институт глупо: учеба заканчивается, осталось совсем немного. И есть у него две-три идеи насчет разведки полезных ископаемых, профессор признал их заслуживающими внимания.

Троллейбус, в котором они ехали, медленно вползал на Крымский мост. Монументальный вход в Центральный парк культуры и отдыха остался по левую руку.

Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.

С билетами действительно оказалось трудно — начались школьные каникулы, и все поезда были забиты.

Талызин безрезультатно простоял полтора часа в воинскую кассу, затем отвел в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то с ним толковал.

Вероника, присев на краешек освободившейся скамьи, безучастно наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.

— Понимаешь, какая штука, — растерянно пробормотал он. — Билет можно взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.

— На сегодня? — оживилась Вероника. — Это еще лучше! Тогда я смотаюсь домой за вещами.

— Не успеешь, — покачал головой Талызин. — До отхода поезда, — он глянул на часы, — тридцать пять минут.

— Собственно, мне и не надо ничего, — решила Вероника. — Поеду так.

— Места — только в общем вагоне.

— Боже мой, да какое это имеет значение?! — воскликнула Вероника. — Я готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам…

— Ладно, беру билет.

Иван отошел и, вернувшись через короткое время, вручил Веронике твердый картонный прямоугольник.

— Только не потеряй, — сказал он. — Ты в таком состоянии…

— Я совершенно спокойна, — возразила Вероника, но лихорадочно блестевшие глаза выдавали ее волнение.

— Пойдем буфет поищем, кофе попьем, — предложил Талызин, посмотрев на вокзальные часы.

— Пойдем, — безучастно согласилась она.

Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.

— Послушай, может, я с тобой поеду? — неожиданно предложил Иван. — Ты совсем какая-то отключенная…

— Нет-нет, что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, — заверила Вероника.

— Хорошо, только возьми себя в руки.

— А ты заскочи к маме… — Вероника запнулась. — Скажи, как сложилось. Ладно? И сообщи на работу.

— Само собой, — кивнул Иван.

На какой-то миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие толпы пассажиров с узлами, чемоданами и детишками, и длинная молчаливая очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками…

— Не грусти, Ваня. — Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть вокзальный гул. — Кто же виноват, что так сложилось? — Она положила ладонь на его руку. — Так даже лучше…

— Пойдем на перрон.

Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.

Талызин вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и отдал Веронике.

— Возьми хоть на обратную дорогу, — сунула она ему в карман смятую купюру. Сзади успел вырасти немалый хвост. Билетов в общий вагон было продано явно больше, чем он мог вместить.

— Если нужна какая-то помощь… — начал Талызин. — В общем, если что, дашь мне телеграмму, помогу.

— Я знаю, — просто сказала Вероника.

Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.

Какой-то инвалид с костылями подвинулся, освободив для Вероники местечко. Он был навеселе и то и дело отгадывал залихватский чуб, закрывающий глаза. Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и промолчал.

Последние минуты тянулись особенно медленно.

— Ой, чуть с собой не увезла… — Вероника открыла сумочку, достала продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.

— Вишь, забывчивая у тебя жинка, гражданин-товарищ, — подмигнул инвалид Талызину.

Народу в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было, и груда узлов и чемоданов росла на полу.

— Ты выбраться не сможешь, — забеспокоилась Вероника.

— А что, по стопочке? — предложил Талызину инвалид и, не дождавшись ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.

— Знаешь, Ваня, что меня больше всего мучает? — еле слышно произнесла Вероника.

— Что?

— Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда…

Толстая проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.

Едва Талызин соскочил с подножки, поезд тронулся. Двигался он медленно, словно нехотя.

Иван шел рядом с вагоном, заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло тускло просматривалось печальное лицо Вероники.

«Словно лик скорбящей богоматери», — подумал Талызин.

x x x

На следующий день, выполнив все поручения Вероники, Талызин отыскал телефон-автомат и позвонил Андрею Федоровичу. Он почувствовал вдруг настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.

Сначала он позвонил ему на работу. Телефон не отвечал. Тогда, без особой надежды, Иван набрал его домашний номер. Против ожидания, Андрей Федорович оказался дома. Разговор, однако, получился каким-то странным. В голосе Андрея Федоровича, обычно сдержанного и спокойного, сквозили тревожные нотки.

— Добрый день, Андрей Федорович, — начал Талызин. — Мне хотелось бы спросить…

— А, узнаю, узнаю, — поспешно перебил собеседник, не называя его по имени.

— Нельзя ли…

— Я приехал домой на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут. Так что времени у меня нет, — ровным голосом проговорил Андрей Федорович и повесил трубку.

Иван некоторое время слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть, что произошло. «Заболел? Не узнал меня? Или, может, я чем-то провинился перед ним?»