В зал вошли Джеймс и его компания, один лучше другого. Джеймс был одет в костюм «Бофорт», но и остальные выглядели шикарно, ни пуговица, ни шелковый платок не сидели криво. Лидия была одета в чудесное платье серебристого цвета. Для такой прически, я думаю, ей несколько часов пришлось просидеть неподвижно. Все выглядели превосходно, как будто сбежали из фильма про Викторианскую эпоху. Когда они шли мимо танцпола к шведскому столу, на их лицах отчетливо отражалось все, что они думают по поводу вечеринки. Сирил морщил нос, а румяные щеки Рэна выдавали, что он уже выпил перед тем, как явиться сюда. Черные глаза Кеша равнодушно скользили по залу и по гостям. Увидев меня, он помрачнел и мгновенно отступил подальше от Алистера. Это выглядело как рефлекс, и Алистер сердито нахмурился.

Джеймс шел ко мне, и я не могла на него наглядеться. Хотя я видела его в последние недели в этом костюме на бесчисленных плакатах, действительность вышибла из меня дух – как в первый раз в Лондоне. Когда он наконец остановился передо мной, сердце неровно забилось.

– Ну? И как идут дела? – спросил он с легкой усмешкой на губах. Он держался так, будто не опоздал на вечеринку на целый час.

– Превосходно, – ответила Лин. Кажется, я слишком долго таращилась на Джеймса.

Джеймс кивнул:

– Это хорошо.

– Я надеюсь, будет лучше, чем на последнем празднике. Иначе мы сейчас же уйдем, – заворчал Сирил.

– Не делай вид, что ты слишком хорош для нашей вечеринки, – сказала Лин сквозь зубы. Я ошарашенно посмотрела на нее.

– Я не только делаю вид.

При этих словах щеки Лин залила краска гнева:

– Да ты и впрямь…

– Эй. Мир, ребята. – Голос у Джеймса тихий, но твердый. Он посмотрел на Сирила, после чего тот отвернулся от Лин и пошел к Рэну, который остановился чуть поодаль от нас, и ему в стакан наливали крюшон.

Одного слова Джеймса достаточно – и такой, как Сирил Вега, смолкнет. Мне все еще временами кажется жутковатым, какой властью обладает Джеймс в этой школе.

Как ни в чем не бывало он повернул к себе какой-то кусочек еды. Поднес его к носу и внимательно обнюхал, прежде чем сунуть в рот. Проглотив, он сказал:

– Гораздо лучше, чем в прошлый раз.

Я закатила глаза:

– Ты же сам и предложил эту кейтеринговую фирму.

Он улыбнулся и окинул меня взглядом. Стало жарко, когда я заметила, как поменялось выражение его лица и насмешливая улыбка превратилась во что-то более нежное, более честное – в улыбку, которая, судя по всему, предназначена только мне.

– Ты очень хорошо выглядишь.

В животе появилось трепещущее чувство.

– Ты ведь уже видел это платье.

– Это не отменяет того факта, что ты в нем очень красивая.

– Большое спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь. – Я разгладила платье, хотя на нем нечего было разглаживать и поправлять. Джеймс вдруг встал передо мной, склонился в легком поклоне и подал руку. Я обернулась к его друзьям, но те, кажется, как раз были заняты тем, что незаметно переливали алкоголь из фляжки в стаканы. И только Лидия смотрела на брата со странным выражением в глазах. Я снова повернулась к Джеймсу.

– Что ты делаешь? – спросила я с жаром.

– Не окажете ли вы мне честь и не станцуете ли со мной?

Я сделала усилие, чтобы не рассмеяться.

– Есть причина, по которой я не участвую в открывающем танце и даже не репетировала, Джеймс. Я не умею танцевать – по крайней мере, так хорошо, как они.

– В те времена считалось очень невежливым отказаться от приглашения на танец, Руби Белл.

– Тогда прости, пожалуйста, мою невежливость. К сожалению, кому-то надо присматривать за шведским столом.

Джеймс выпрямился и сделал два шага к Лин. Он что-то шепнул ей на ухо, рассмешив. Она кивнула и сделала отгоняющий жест рукой. Джеймс снова подошел ко мне и подставил локоть:

– Лин говорит, что она за всем тут присмотрит.

Немного помедлив, я взяла его руку. Бросила через плечо сердитый взгляд на Лин, она пожала плечами, извиняясь, а Джеймс повел меня танцевать. Я не успела заметить, что танец уже закончился и все больше пар в викторианских нарядах потянулись к танцполу. И когда я теперь осматривалась кругом, то и впрямь казалось, что мы совершили путешествие во времени.

Оркестр потихоньку заводил новую песню, мягкую, но ритмичную мелодию, которая медленно заполняла весь зал. Джеймс взял одну мою ладонь в свою, а вторую положил себе на плечо. Он повел меня на пару шагов в сторону, раскачивая нас назад и вперед, затем сделал два шага назад и один шаг влево, а я следовала за ним, не сводя при этом глаз со своих ступней, вернее, с подола длинного платья.

– Не смотри вниз, – тихо сказал он.

Нехотя я подняла глаза. Джеймс выглядел так, будто с рождения только и делал, что танцевал на балах. Что, вероятно, могло быть правдой. Все-таки лучше бы я поучаствовала в репетициях, или хотя бы посмотрела пару уроков в Интернете, или потренировалась с Эмбер.

Джеймс вдруг наклонил голову, прижавшись губами к моему уху.

– Расслабься, – шепнул он.

Легко сказать. Но я пыталась. Я пыталась ослабить напряжение в руках и не так судорожно следить за тем, чтобы делать правильно все шаги. Я отпустила мысли и расслабилась – в точности как себе представляла, когда мы в первый раз примеряли костюмы.

Джеймс подхватил танец. Он мягко вел меня по паркету, и я чувствовала себя так, будто воспарила. Интересно, нам еще когда-нибудь представится случай потанцевать? Что произойдет, если я скажу, что с этого дня он больше не обязан участвовать в наших заседаниях?

Хотя я вообще не хотела этого, я вдруг почувствовала тяжесть в груди. Я пыталась игнорировать это, но тяжесть становилась все более гнетущей, чем дольше я думала о том, что после этого вечера будет между Джеймсом и мной.

– Что случилось? – спросил он и испытующе прищурил глаза.

– Я должна тебе что-то сообщить.

Бирюзовый взгляд Джеймса остановился на мне, он смотрел выжидательно и терпеливо, хотя я и видела искру подозрения.

– Я думала о том, что ты сказал в день моего рождения. Что это твой последний год, и потом… – Я откашлялась и почувствовала, как Джеймс вдруг напрягся. – Ну, в общем, я поговорила с ректором Лексингтоном. Мы сошлись на том, что тебе пора вернуться к тренировкам.

Его движения на какой-то момент стали медленнее, и он продолжил танец, как будто только заучивал хореографию.

– Что? – просипел он. Голос у него сразу охрип. Голос – это то, что всегда его выдает. Взгляд остается твердым, осанка прямой, а движения уверенными – но голос отказывается в этом участвовать. Если Джеймса что-то задело за живое, это сразу заметно по голосу. Так и сейчас.