Я обмочился.

Поднимаюсь и потягиваюсь, разминая одеревеневшие суставы. Раны еще побаливают, но не сильно. Снимаю одежду и голым иду в ванную. Аминат так и не пошевелилась, прошло только сорок шесть минут, как я вышел в пространство.

– Душ. Двадцать семь градусов.

Я смываю свой страх и остаточное влечение к Моларе, но вина остается. Чертов Райан Миллер. Хотя, возможно, это мой собственный разум создает свой порядок из хаоса ксеносферы. Райан Миллер – это сказка для сенситивов. Я был перепуган, и мое подсознание выкинуло такую штуку.

Аминат открывает дверь, и на меня накатывает ее боль.

– Хочешь прокатиться? – спрашиваю я.

– А как же похороны Болы? Ее семье нужна поддержка, и я…

– Они тебе родня только по мужу, ты расстроена. Тебе надо развеяться, а мне нужно в Лагос.

– Зачем?

– Увидеться с семьей. Моей настоящей семьей.

Дом Алхаджи изменился. Постройка та же самая, но краска облезает, плесень взбирается по бокам сухим черным приливом, сорняки погребли под собой всякое подобие того порядка, который я помню даже через десять с лишним лет. Окна, однако, целы, и это дает мне надежду. Движения не видно.

– Что здесь, Кааро? – спрашивает Аминат.

– Друг, я думаю. Он спас мне жизнь много лет назад. – Я поворачиваюсь к ней и улыбаюсь. – Musulumi ododo bi tie. – «Истинный мусульманин, как ты».

– Mi o kii n’she Muslumi, – говорит она. «Я не мусульманка».

– Тебя зовут…

– Это арабское имя, которое значит «достойная доверия», но меня назвали в честь легендарной королевы пятнадцатого века. Никакой связи с религией. Не все арабы – мусульмане, знаешь ли.

– А. Ну ладно.

– Мы навестим твоего друга?

– Через минуту.

Лагос опасен для меня, но дело не в людях. Мои работодатели любят держать агентов в пределах определенных городов, пока не появляется причина их перевести. На этот раз я запросил и получил разрешение на выезд, но это не значит, что меня не отслеживают с помощью дрона. Чувствую, что нужно удалить свой имплантат окончательно, но он вживлен близко к позвоночнику. Необходимые хирургические навыки на улице не валяются. И все же, если О45 не знает об Алхаджи, я не хочу его выдавать. Еще я не очень уверен в себе после моей последней вылазки в ксеносферу. Я намазываю все тело сверхтолстым слоем кетоконазола, отчего во рту у меня появляется химический привкус.

Алхаджи, ты здесь?

Алхаджи, ты здесь?

Алхаджи, ты здесь?

Я сигналю, как радиобуй. Алхаджи без труда должен это уловить. Он и Валентин без труда уловили мой призыв о помощи тогда, много лет назад. Поддавшись импульсу, я пробую кое-что еще.

Валентин, ты здесь?

Валентин, ты здесь?

Валентин, ты здесь?

Проходит несколько минут, и я чувствую, что кто-то слушает.

Валентин, это я, Кааро. Я тот…

Я знаю, кто ты. А ты повзрослел с тех пор, как я тебя в последний раз слышал. Можешь войти.

Валентин встречает нас у двери, но у меня ощущение, что он уже давно не поднимался на ноги. Он словно ссохся. Вместо гладкой кожи, которую я помню, теперь измятый, похожий на бумагу пергамент, исчерченный линиями, как средневековая карта. Он облысел. Даже бровей больше нет, и мне интересно, что происходит, когда со лба течет пот.

Где Алхаджи?

Я отведу тебя к нему.

– Кто это прекрасное создание? – спрашивает он.

– Это моя девушка Аминат, – говорю я. Моя рука лежит у нее на талии.

Валентин обнимает ее.

– Что у вас за дела с этим пройдохой? – спрашивает он чуть серьезнее, чем мне хотелось бы.

– Он нужен мне только для секса, – отвечает Аминат.

Валентин смеется, но потом закашливается. Острый у нее язычок. И попка тоже неплохая.

– Ты не можешь видеть в женщине сексуальный объект, Валентин. Ты гей.

Аминат переводит взгляд с одного на другого.

– Он высоко оценивает твою анатомию, – говорю я. Отведи меня к Алхаджи. Это важно.

А ее?

Она слышит все, что слышу я.

– Я просто хочу сказать, что эта беседа сбивает меня с толку, – говорит Аминат.

Она шутит, но я беру ее за руку, касаюсь кожи ее ладони, потом переворачиваю так, что она ложится тыльной стороной мне в ладонь. Я смотрю Аминат в глаза. Не думаю, что когда-нибудь чувствовал с кем-нибудь такую близость.

Валентин ведет меня в одну из комнат, и я знаю, что там, еще до того как мы с Аминат переступаем порог. В середине комнаты стоит маленькое надгробие, на котором написано «memoriae sacrum» и подлинное имя Алхаджи. По мусульманской традиции, оно не выше тридцати сантиметров. Приземистое надгробие, сделанное из мрамора, прочерченного черными жилками. Вокруг него фрески с разнообразными цветами, а свет из единственного окна падает прямо на могилу, которая утоплена в полу сантиметров на тридцать. Могила в доме – не редкость в Нигерии, но обычно я их видел во дворах или атриумах.

– Я не смог прийти на похороны, потому что… гомосексуализм все еще преступление, и семья не хотела это обсуждать. Я эксгумировал тело и перенес его сюда.

– Как он умер? – спрашиваю я.

– Он был очень расстроен, он заболел, он увял и умер. У меня та же болезнь. Я чувствую, как жизнь утекает с каждым днем.

– Мне жаль это слышать. Как я могу помочь?

Валентин пожимает плечами, и кажется, что даже воздух давит тяжестью всего мира.

– Приезжай в Роузуотер, – говорю я. Открытие тебя исцелит.

– Нет, мое место здесь, – говорит Валентин. Оно не помогло твоей подруге Боле и не вылечило тебя.

– Я могу приютить тебя, как вы приютили меня. Я не болен.

– Давненько это было. Разве? Знаешь, я вижу Молару. Как долго это продолжается? Аминат знает?

Я…

Ты тоже болен, Кааро. Найди лекарство или умрешь. Я останусь здесь, с любимым. Расскажи Аминат правду.

– Откуда ты их знаешь? – спрашивает Аминат.

– Они взяли меня к себе, когда я был заблудшим подростком. – Я веду машину прочь. – Я… Аминат, мне нужно кое-что тебе рассказать.

Я сворачиваю на обочину дороги, потому что не уверен, что смогу аккуратно вести машину. Обычно я боюсь физических стычек и боли от сломанного носа. Но это кажется страшнее. Сердце бьется так, что даже голос дрожит, когда я говорю.

– Что случилось? – спрашивает она. Наклоняется чуть вперед, и ремень безопасности вжимается в ее тело.