— А вы точно знаете, что Таня покинула больницу до убийства Бэтл?

Элли и Роган переглянулись. Они знали, что их теория строится на многочисленных допущениях, а теперь, высказав ее, сами видели все нестыковки.

Роган покачал головой.

— К сожалению, Таня покинула клинику, никого не известив. Сотрудница больницы спросила ее насчет страховки около пяти часов, а затем по окончании смены ушла. Судя по записям в медкарте, в пять тридцать Тане принесли обед, а в половине двенадцатого, когда мы туда прибыли, ее уже не было.

— И никто не заходил к ней в палату целых шесть часов?

— Наверняка кто-то заходил, чтобы забрать поднос, — пояснила Элли, — но подумал, что пациентка спит. Она подложила под свое одеяло дополнительные. В любом случае Таня, конечно же, могла добраться до «Роялтона» вовремя. Кэти Бэтл заплатила за номер в шесть тридцать, а тело обнаружили около восьми. Даже если Таня опоздала, убийца Манчини и Меган мог действовать самостоятельно.

Такер покачала головой.

— Давненько мне не попадалась женщина, которая убила не любовника и не ребенка. А вам действительно кажется, что она способна на все это?

— По словам приятеля Меган, парня по имени Кит Гузман, в Таниной жизни был какой-то таинственный мужчина. — Элли и Роган решили пока не рассказывать Такер о том, что связывало Таню и судью Бэндона. — Она говорила, что у нее якобы всегда был человек, который о ней заботился, и это началось с самого первого сексуального партнера. Сказала, что даже ходила по этому поводу к психотерапевту. Возможно, у нее склад характера, вынуждающий подчиняться агрессивной личности.

— Говоришь, был психотерапевт? — переспросил Роган. Элли не упомянула об этом, когда рассказывала ему о результатах визита к Гузману.

— Предположительно. А что, тебе это о чем-то говорит?

Джей Джей пожал плечами.

— Возможно и нет. Тот ее арест в Балтиморе потребовал вмешательства психотерапевта, чтобы дело было закрыто. На одном из листов ее личного дела, которое мне прислали по факсу из прокуратуры, было написано от руки имя какого-то доктора. Я обратил внимание, поскольку здесь у нас по крайней мере такие консультации проводятся отделом пробации, а не самостоятельными врачами.

— Нью-Йорк тоже не исключение, — заметила Такер. — Не всякая территория, пусть даже более крупная, чем Мэйберри,[47]может позволить себе полноценную психологическую службу, которая занималась бы сопровождением мелких правонарушений. Если у нее был врач, готовый за нее поручиться, это наверняка частник.

Элли вывела это предположение на новый уровень.

— Отсюда вопрос: как двадцатилетняя проститутка могла позволить себе услуги частного психотерапевта?

Такер махнула шариковой ручкой в ее сторону.

— Похоже, наш вундеркинд понял нечто важное насчет загадочной Тани Эббот.

14.30

Разглядывая стоявший перед ней холст, Стейси Шектер откинула со лба челку и задержала на языке глоток пино нуар. Вроде бы блики приглушенных тонов на коже казались правильными, но выражение лица женщины по-прежнему было не таким, как надо.

Эта картина была для Стейси в новинку. Последние два года она почти ничего не писала, помимо абстрактных, но умиротворяющих полотен, которые можно было бы продать на улице и получить сотню-другую долларов. Когда-то она надеялась, что к этому времени сможет выставляться в лучших галереях Челси. Однако те немногие картины, которые она продала, ушли к людям, предпочитавшим приятное глазу украшение интерьера, а не истинное искусство.

Стейси не писала ничего реалистического со времен учебы в колледже. Родители отправили непутевую дочку на Западное побережье в надежде, что открытое пространство и свежий воздух вдали от рано созревших нью-йоркских друзей повлияют на нее благотворно. Предполагалось, что колледж в Вашингтоне, хранивший традиции хиппи и находившийся всего в часе езды от дома старшей сестры в Сиэтле, даст выход ее бунтарским манерам и обеспечит простор творчеству. Стейси решила, что удовлетворит все запросы, выбрав своей специализацией искусство, и весьма преуспела, закончив колледж в числе лучших студентов.

Очевидно, родители ожидали, что за четыре года их дочь подвергнется несколько иным трансформациям. Когда она вернулась, так и не получив пригодных для нормальной работы навыков и почти не изменив враждебного отношения к миру, родители отдалились от нее.

Стейси пыталась не преступать рамки закона, и в следующие четыре года получила больше навыков, чем во время учебы в колледже. Несколько раз она устраивалась работать дизайнером, пробовала свои силы в маркетинге, торговле и в конце концов стала официанткой. Но денег всегда не хватало.

Может, она по-прежнему обслуживала бы столики, если бы не тот вечер в танцклубе «Бальный зал Бауэри». Спустя два десятилетия после того, как совсем еще юная Стейси открыла для себя «Смитов» и заявила матери, что отказывается есть мясо, поскольку «это убийство», вместе с подругой Кармен она отправились послушать Моррисси.[48]Выпив три коктейля в ожидании начала представления, Кармен завела пространный разговор о некой знакомой, которая приторговывала телом. Стейси вдруг обнаружила, что защищает незнакомую ей женщину и тот выбор, который она сделала. И даже после того, как Моррисси допел финальную песню «Есть свет, который никогда не гаснет», она еще долго не могла отделаться от размышлений на эту тему.

Чуть больше года спустя Стейси уже могла оплачивать все свои счета, и при этом у нее оставалось достаточно времени на живопись.

Разумеется, она не трезвонила всем о том, каким способом зарабатывает деньги, но и не особенно комплексовала по этому поводу. В любом дорогом клубе или ресторане каждый вечер можно найти множество девушек, которые пришли познакомиться с придурками из инвестиционных фондов. Они часами потягивают дорогущие напитки в ВИП-кабинетах или отщипывают крошечные кусочки закусок-ассорти по двести долларов за порцию и ждут, что их снимут на ночь — без всякого продолжения. Стейси делала то же самое, не тратя времени на пустые разговоры, а деньги расходовала лишь на то, что считала нужным. Если уж на то пошло, девицы из клубов были большими шлюхами, чем она.

Обычно ей не составляло труда отделять главный источник дохода от остальной жизни. В роли Стейси она приводила в порядок непослушные волосы, укладывая их моделирующей пастой, густо подводила глаза, щеголяла в черной коже или дениме и ругалась хуже, чем прожженный уголовник. Однако, направляясь на свидание, она вытягивала волосы специальным распрямляющим гелем, надевала вещи, которые любая домохозяйка с Лонг-Айленда назвала бы «шикарными», накладывала легкий, соответствующий возрасту макияж и много улыбалась. А когда свидание заканчивалось, она попросту забывала об этой части собственной жизни. Поначалу привыкнуть к этому было нелегко, но ей удалось.