После падения двух лучших своих крепостей Роан, как ни был он упрям, понял, что борьба проиграна, и обратился с просьбой о перемирии. Для ведения переговоров из Италии в Але срочно прибыл Ришелье. Переговоры были недолгими — всего несколько дней — и завершились подписанием 28 июня 1629 г. «мира милости», или «эдикта Але». Времена изменились, теперь король уже не идет ни на какие политические уступки мятежникам. «Прежде с гугенотами заключали договор, теперь король дарует свою милость», — заявил Ришелье после подписания королем «эдикта Але».

20 августа 1629 г., захватив последние гугенотские крепости, Ришелье торжественно въехал в Монтобан — последнюю цитадель протестантизма. Его встречают возгласами: «Да здравствует король! Да здравствует великий кардинал!» С этого памятного дня эпитет «великий» навсегда останется за кардиналом.

Длительная и кровопролитная история религиозных войн во Франции завершилась. Был сделан исторически важный шаг к достижению национального единства. В победной реляции, отправленной королю после взятия Монтобана, Ришелье подчеркивал: «Теперь с полным убеждением можно сказать, что источники ереси и бунта иссякли… Все склоняются перед Вашим именем». Кардинал проявил политическое благоразумие, широту мышления и терпимость, убедив Людовика XIII отказаться от намерения подвергнуть гугенотов дальнейшим преследованиям. Ришелье лучше многих понимал, что унижение и гонения способны лишь посеять семена будущих мятежей. Смотря далеко вперед, он решительно отказался от заманчивой идеи создания во Франции религиозно однородного общества, считая ее совершенно утопичной. Соглашения, подписанные в Але, оставили гугенотам право на свободу вероисповедания, но лишили их возможности оказывать политическое и военное сопротивление центральной власти. Всем офицерам-гугенотам, пожелавшим перейти на королевскую службу, такая возможность была предоставлена, при этом их не побуждали насильно менять веру. Практически все они так и поступили. Их примеру вскоре последовал и сам Роан. Он станет одним из лучших генералов французской армии и одержит ряд блестящих побед на полях сражений Тридцатилетней войны.

«С тех пор, — говорил Ришелье после победы над гугенотами, — религиозные различия никогда не мешали мне оказывать всевозможные добрые услуги гугенотам, я различал французов только по степени их верности». Справедливость этих слов доказана всей последующей деятельностью кардинала на государственном поприще.

Отклонив идею религиозной однородности Франции, Ришелье вместе с тем настойчиво и последовательно направлял страну на путь национально-политического единства, достижение которого стало важнейшим элементом его «великого замысла».

Веротерпимость Ришелье, объясняемая исключительно соображениями государственной целесообразности, была превратно истолкована не только в религиозных кругах, но и при дворе, где папско-испанская партия по-прежнему была сильна. «Святоши», о которых еще будет сказано впереди, принялись, хотя и не впрямую, обвинять министра-кардинала в небрежении к делу римско-католической церкви и в недопустимом попустительстве «лютеранской ереси» во Франции. Мало кто понимал тогда весь глубокий смысл позиции Ришелье в отношении французских протестантов. К чести Людовика XIII, необходимо отметить, что король был в числе тех немногих, кто разделял эту позицию.

Находясь в течение 13 месяцев у стен Ларошели, Ришелье внимательно следил и за развитием событий в Европе, где после короткого затишья 1623–1624 годов вновь разгорелось пламя войны. Франция продолжала оставаться в стороне от европейского конфликта, но по-прежнему поддерживала протестантскую коалицию, к которой в 1625 году присоединилась и Дания. Французская дипломатия прилагала настойчивые усилия по вовлечению в войну короля Швеции Густава II Адольфа, с тем чтобы осложнить положение габсбургского блока войной на два фронта против Дании на северо-западе и Швеции на северо-востоке.

В свою очередь, Испания спешила воспользоваться междоусобицей во Франции и вытеснить ее с завоеванных позиций в Северной Италии. С конца 1627 года франко-испанские противоречия обострились, что привело к новому конфликту в Северной Италии.

На этот раз речь шла о наследовании Мантуанского герцогства, которым еще в 1613 году при активном содействии Франции овладел кардинал Фердинанд Гонзаг. Процарствовав под именем Винсента II почти 15 лет, бездетный Гонзаг умер в декабре 1627 года, завещав престол мужу своей племянницы герцогу Карлу де Неверу, члену французской королевской семьи. Невер поспешил в январе 1628 года занять вакантный трон, для чего и прибыл в Мантую, но его права были оспорены недавним союзником Франции Карлом Эммануилом Савойским, заручившимся поддержкой Испании. Герцог Савойский договорился с Мадридом о разделе мантуанского наследства: все левобережье реки По он оставлял за собой, а территорию на правом берегу с крепостью Казале, которая контролировала пути, связывающие испанские владения в Италии с Австрией, Германией и Нидерландами, готов был уступить Филиппу IV.

Поскольку Манту я формально находилась в вассальной зависимости от Империи, герцог Невер обратился к Фердинанду II Габсбургу с просьбой поддержать его права, но ему категорически отказали. Более того, император потребовал от Невера неукоснительного подчинения всем распоряжениям испанского губернатора Милана. Воспользовавшись благоприятным моментом, герцог Савойский захватил Монферрат, входивший в состав Мантуанского герцогства. Невер, оказавшийся в сложном положении, взывал к папе, Венеции и, разумеется, к Людовику XIII. На помощь короля Франции он особенно рассчитывал.

Стоявший во главе Королевски о совета Ришелье не спешил помогать соотечественнику: во-первых, все силы королевской армии были сосредоточены у стен Ларошели; во-вторых, при дворе не забыли о той роли, которую Невер играл во «фронде принцев» в 1616–1617 годах; в-третьих, против помощи Неверу решительно высказалась Мария Медичи, которая питала глубокую антипатию к герцогу, в свое время настраивавшему против нее Людовика XIII. В результате Совет занял выжидательную позицию. Правда, король соизволил разрешить дворянам-волонтерам в частном порядке отправиться на помощь Неверу, но желающих нашлось немного.

Тем временем Карл Эммануил при содействии губернатора Милана захватил почти всю территорию Монферрата. Держалась только крепость Казале, за стенами которой укрылись сторонники герцога Невера. Французское правительство оказалось перед необходимостью определить свою позицию в «мантуанском деле». Ларошель к тому времени капитулировала, и, казалось бы. руки у короля были развязаны. Но Ришелье опасается открытой войны с Испанией, которую страна, не оправившаяся от последних военных тягот, по его убеждению, вести не в состоянии. В то же время, если Монферрат перейдет под контроль Испании, международные последствия для Франции могут быть самые непредсказуемые. Взвесив все «за» и «против», Ришелье советует королю поддержать герцога Мантуанского Карла де Невера.

10 декабря 1628 г. он передает Людовику XIII памятную записку: «Я не пророк, но считаю, что Ваше Величество должны осуществить это намерение (оказать помощь Неверу. — П. Ч.), снять осаду Казале и принести мир Италии…» Положение осложнялось тем, что на лето 1628 года Ришелье планировал военную операцию в Лангедоке, однако он считал возможным совместить обе военные акции. В это время кардинал впервые всерьез сталкивается со своей давнишней благодетельницей Марией Медичи и стоявшей за ее спиной папско-испанской партией, решительно возражавшей против французского вмешательства в «мантуанское дело». Давление этой партии было столь сильным, что король решил попытаться мирно договориться с Мадридом, куда со специальной миссией был отправлен один из ближайших помощников Ришелье граф де Ботрю.