Благодарю архитекторку Алёну Ярмольчук, консультация которой очень помогла мне написать этот текст.

Я – Жня,

приятно познакомиться!

Что посеете,

то и пожнёте.

Живу на этой даче,

я тут не выросла,

но завелась.

Что тут есть у меня?

Полубритая голова,

белое брюхо,

второй подбородок,

телефон, компьютер.

Я – дух этой дачи,

у меня деревянные зубы,

губы – дождевые черви,

глазья – щурья,

брови – мохом,

ноги – стволами,

чернила под глазами,

руки – махом,

липкая кожа,

спортивные штаны,

футболка «Мария-Крестина-Ангелина»,

на что я похожа?

Я танцую,

бью по деревянному полу

поддельными кроксами

из «Глобуса» за 285 рублей,

за 285 рублей.

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Слева от Жня

линия забора

с калиточной прорезью,

за ней – жизнь леса.

Как я провожу,

это

этим

лето

летом.

Взглядом разматываю

пуповину горизонта,

марево-курево,

справа от Жня —

Северово-Северово,

Кузнечики-Кузнечики,

не допрыгнут до меня,

стрекочут жизнями-пулями,

пинь-разумеется-пинь.

Далековато.

Смотрят на меня дулами

своих окон.

Военные ждали

15 лет между войнами

и получили там квартиры,

в том числе мой одногруппник

по киношколе Олег Матросов.

Но всё пошло не по сценарию:

ни парковок, ни школ, ни больниц.

У стрекочущих нет вопросов?

Стой! Настрекотали отряд вопросов,

жалоб и заявлений.

Олег устроился в ЖКХ начальником,

сам ходил проверять почтовые цинковые ящики,

светофоры,

сажал липы на субботниках,

вотсапил: после меня останутся деревья

для следующих поколений.

Я звала его на дачу-дачу.

Напомни, что ты пьёшь,

вотсапил.

Как сама доеду, там решим,

вотсапила,

мы же никуда не спешим.

Я не знала,

что ты, Олег, умрёшь.

В Кузнечики построили южную хорду,

она обвилась вокруг

шеи моего детства —

панельки, из которой

я быстро выросла,

торчащей посреди поля.

К ней приставили парковку,

«Глобус», «Леруа Мерлен».

Ровно там росли наши

горох и картошка,

теперь маршруточная остановка.

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Мы были сыты и почти богаты,

потому что кормились

не только с поля у панельки,

но и с лесного участка,

где потом выросла

дача-дача,

ча-ча-ча,

(и даже целое эс-эн-тэ

людей, желающих

частной жизни и личной собственности),

но и с дедушки-бабушкиного сада у конструкторского бюро,

но и с арендуемых

картофельных грядок.

Сниму не комнату,

сниму не квартиру,

сниму не дом,

сниму не дачу,

а сниму картофельную грядку,

даже две, утыкающихся в границу

почвы с небом.

Нет, найму три, чтобы протащить

семью через 90-е.

А ещё, конечно, мы кормились

с закалиточного леса:

щавелевый суп, крапивный суп,

грибной суп, жарёха из сыроежек,

опяточные закрутки.

Я питалась, как Лешая или Кикиморка,

вышла милая рожа,

на кого я похожа?

Мои родители – археологи-любители —

ещё до дачи и забора

много лет они копали эту землю

и находили уйму всякого-бякого сора:

ракушки из морских до-времён,

а также свиные кости,

битое стекло,

рваные колготки,

чайные ложки,

фарфоровые осколки фигурок

и сервизов

с розовыми розами и позолотой —

советский культурный слой.

На этом участке

ещё до огорода, до дачи, до забора

был свинарник,

при нём что-то вроде закрытого клуба-ресторана.

Сюда приезжали местные партийные верхи,

им зарезали свиней,

им привозили женщин.

Те снимали колготки,

пускали в свою сырую уставшую почву

партийные корешки.

Хрюканье-хлюпанье.

Что посеете,

то и пожнёте.

Мама нашла в огороде голову женщины:

вся в грязи земли,

жёлтые волосы, алые губы,

глаза голубые,

скромный взгляд,

тонкие светлые брови,

нежная шея, белая кожа,

на кого она похожа?

Что стало с её телом?

Пропитанная партийным слоем,

отравленная сви́ньей мочой

почва нашего участка

была дурная, почти бесплодная.

Моя семья заказывала