Тапов пришибленно стоял, а вокруг малозаметной тенью порхала сухонькая Марья, в платочке, со следами праведности и религиозной практики на внимательном добром лице — то ли бабушка, то ли сестра, жена, внучка или племянница — по прошествии лет Тапову уже было трудно в этом разобраться.

Марья собирала Тапова в дорогу, приговаривая:

— Рубашек вот нагладила, а вот спортивные штаны, может, в поезде переоденешься, шапочка шерстяная, мало ли, похолодает, смотри, вот сюда трусы, не забудь, туалетная бумага в кармашке, теплый свитерок тут будет, под низом, не простудись…

— Да куда мне свитерок, — очнулся Тапов, — смотри, лето. И рубашки — зачем столько? Всего-то день и ночь.

— Надо, надо. Вдруг.

Попили чай (Тапов прихлебывая, Марья бесшумно). Тапов оделся в одежду, взял полиэтиленовый пакет, выполненный в виде сумки, с ручками, положил туда сверток с бутербродами и неинтересную книгу. Приготовленный Марьей чемодан остался в прихожей. Тапов поцеловал Марью в лицо, она его тоже туда же. Пока. С Богом. Пошел.

На лестничной площадке около мусоропровода стоял подросток Петя, он жил в соседней квартире. Наверное, что-то задумал, какое-то вряд ли доброе дело, собрался, видно, выпустить вовне булькающую внутри темную подростковую энергию через одно из имеющихся у него отверстий. Иначе зачем бы ему стоять на лестничной площадке в шесть часов утра.

— Здрась дять петь.

— Здравствуй, Петя.

— А че так рано.

— Да вот.

Вышел из подъезда. На лавке сидел тоже сосед, но уже не подросток, а наоборот, дядька в самом расцвете слабостей, Петр Александрович, уже или еще пьяный. Просто сидел, радуясь или ужасаясь наступлению очередного утра. Поднял глаза вместе с головой.

— А, Петь. Это… Ты чево это.

— Да так, Петь… В общем…

— Ну давай, Петь. Держись там. Не забывай своих, Петь.

С шумом открылось окно.

— Петя! — это жена Петра Александровича, обнаружив его, произвела оживление.

Петр Александрович поднялся с лавки, плюнул и так и остался стоять.

— Петя, — донесся слабый голос Марьи. Тапов обернулся. Марья, выглядывающая из окна, перекрестила Тапова, он помахал ей рукой. Тапов шел среди пяти- и девятиэтажных домов.

В метро уже было довольно много народу, в основном люди, задешево продающие свой неквалифицированный труд. Хмуро-трезво-похмельные, они стоически ехали. Более квалифицированные, такие как Тапов, умеющие совершать арифметические действия и ездить в командировки, поедут позже, часов в восемь, девять, десять. Но Тапов, выбитый обстоятельствами из привычных ритмов, ехал среди людей не своего круга, стараясь сосредоточиться на буквах неинтересной книги. Это судьба, — подумала она и стала медленно набирать номер его телефона. Я заплатил за это слишком большую цену, — сказал Хмарко и выстрелил. Клянусь, я не убивал, мамой клянусь! — кричал Ахмед. Раздался резкий хлопок. А все-таки, кому это может быть выгодно? — постукивая карандашом по столу, освещенному настольной лампой, спросил следователь из Питера, которого прикомандировали вроде как в помощь, а на самом деле тайно курировать операцию. — И что имел в виду Павлов, говоря о невыполненных обязательствах и недополученной прибыли? Протискиваясь между людьми, тележками с багажом и маленькими ларьками с едой, Тапов вышел на Казанский вокзал.

Согласно купленным билетам в поезд набились люди, и он поехал. Тапов сидел у окна и смотрел на проплывающие мимо кусочки города. По высокому мосту проехали через извивающуюся Яузу, мимо Электрозаводской, мимо четырнадцатиэтажного сталинского дома исполинской высоты. Железные пути ветвились, сливались воедино и снова ветвились, и на них стояли вместе и поодиночке грузовые и пассажирские вагоны, гудели и ехали локомотивы, носились туда-сюда электрички и следовали длинные поезда. Промелькнула страшноватая станция Фрезер, в окрестностях которой лучше не показываться ночью и вечером, а днем и утром тоже не стоит, мало ли что. Задворки района Перово были перегружены железом, бетоном и другими полезными веществами, заключенными в формы каких-то деталей, ферм, плит и остального бесчисленного строительно-монтажного барахла. На станции Перово — сортировочная горка, и по ней медленно катились оторванные друг от друга коричневые вагоны. Вешняки утопали в растительности, пятиэтажные дома были еле видны из-за чрезмерно разросшихся, хищных деревьев. Некоторое время поезд шел параллельно открытой линии метро, две железные дороги рядом, одна — почти бесконечная, привольно раскинувшаяся по поверхности Земли, а другая — в основном спрятанная вглубь, замкнутая и ограниченная, но зато уютная, родная. Синенькие поезда, проносившиеся друг за другом, везли большое количество людей.

Люди, вместе с которыми в одном вагоне ехал Тапов, вели себя активно. Они переодевались на глазах друг у друга из брюк и юбок в шорты и тренировочные штаны, снимали ботинки и носки, оставляя носки висеть на аккуратно поставленных под столик ботинках, надевали тапочки и шлепанцы, застилали с утра постели, раскладывали на столиках бесчисленные и уже немного подпортившиеся на жаре съестные припасы, которые пахли. Поезд собирался ехать в отдаленные степные места, за Волгу, и поэтому пассажиры устраивались основательно. Тапову показалось, что его попутчики, готовясь провести в поезде несколько суток, уже целую неделю не мылись, старались, наверное, приучить тела к длительному существованию без душа и ванной, потому что вагон моментально наполнился запахом телесных выделений, запахом тел, покрытых застарелым липким потом, и одежды, пропитанной потом, запахом носков, запахом неснимаемо носимой обуви. И запахом еды, которая долго простояла на жаре, еды, которую до этого, возможно, долго везли в других поездах, и она там тоже стояла на столиках, на жаре. Не успели еще проехать суетливое Выхино, а люди в вагоне уже набросились на пищу, резали грязными перочинными ножами жирную, влажную колбасу, открывали стеклянные банки с коричневой тушенкой, рвали на части курицу, потом испачканными курицей руками снова брали грязные перочинные ножи, резали хлеб и намазывали на него шпротный и печеночный паштет, стучали куриными яйцами о столики, разбивали скорлупу, ели яйца вместе с тушенкой, колбасой, паштетом, хлебом. По вагону распространялись невидимые флюиды пищевого отравления. Тапов сосредоточенно ел бутерброды, чтобы как-то посильно участвовать в происходящем.

Осоловев от еды, пассажиры перенесли свое внимание на алкоголь. Атмосфера в вагоне подобрела и вместе с тем стала немного истерической. Кто-то пел про любовь, ненависть и правонарушения. Приличная на вид супружеская пара спорила о футболе. Классически-бородатый дед расстелил в проходе какую-то дерюгу и лег на нее, приговаривая: не доверяю я этим верхним полкам. Из туалета доносились нечеловеческие звуки, порожденные, судя по всему, употреблением теплого прокисшего пива вместе с коричневой тушенкой, жирной влажной колбасой, курицей и куриными же яйцами. Тапов доел свои бутерброды и опять уткнулся в неинтересную книгу с захватывающим, лихо закрученным сюжетом.