— Скотина.

— Я могу нечаянно вывихнуть тебе плечо.

— Сказано тебе, я болен.

— Пока посидишь в камере.

— Отвали, чувак!

— Отвалю, если пойдешь сам.

— Я пытаюсь.

— Я тебе помогу, паршивец. — Том подтолкнул парня к двери камеры.

— Пусти, — сказал парень.

— Будешь слушаться, отпущу.

— Я пытаюсь.

— Нет, не пытаешься. Если с тобой что-нибудь случится, будешь сам виноват, — сказал Том.

— Ты сломаешь мне плечо, — сказал парень.

— Сам напросился, — сказал Том и ощутил крепнущую радость, ликование палача при виде страданий жертвы. — Надо было делать что говорят.

Парень закрыл глаза.

— Что с тобой, чувак? — спросил он.

— Со мной ничего.

— Я же вижу, ты не в себе.

— Не смей, — сказал Том, — не смей так со мной разговаривать!

Он выкрутил парню руку сильней, чем требовали обстоятельства. Он знал, что нарушает должностную инструкцию. Но это было приятное ощущение. Это было то, чего он хотел. Чтобы воцарилась тьма.

— Я не желаю это слышать, — сказал он парню. — Я не желаю слышать, что я не в себе.

Корчась от боли, парень не посмел возразить. Том смотрел на него с усмешкой. Вошел Марвин Мэриуэзер с ведром на колесах, шваброй и охапкой тряпок. Он глянул на Тома и деликатно кашлянул.

— Том, — сказал он, — я принес швабру и тряпки. Отпусти его. Пусть приберет.

— Ладно, — сказал Том, отпуская заключенного. — Можешь подтереть свою блевотину.

В восемь утра смена закончилась. Том шел, сунув руки в карманы, Мэриуэзер — потирая лоб. Начинало светать. На улице по-прежнему моросил дождь, едва ощутимый, точно сон. За тюремными стенами во влажной дымке виднелись неясные очертания холмов, завитки тумана просачивались сквозь ветви деревьев, опускаясь на лесистые склоны. На западе между двумя сторожевыми вышками была видна вырубка, аккуратный прямоугольник в сорок акров, который оставила лесозаготовительная компания Кросса. Они работали там весной 1985 года. Тому нравилось валить лес; часто, лежа без сна, он с удовольствием обдумывал тактику работы назавтра, представлял, как они уложат веером волоки, комель к комлю, как за один рейс вместо одного воза будут брать три, просчитывал, как лучше организовать работу, чтобы заработать побольше. Приятно было вгрызаться все дальше в лес, видеть, как падают могучие стволы, как расширяется открытое пространство, как слаженно работает бригада, где все понимают друг друга без слов и нет недоразумений и споров. И когда с раскряжевкой покончено, ты видишь, что, хотя кое-где и попадалась длинная откомлевка или дерево с большим сбегом, эта делянка дала тебе уйму прекрасного леса, отличной, первосортной древесины.

Проходя по мощеной дорожке вдоль помещения для свиданий, что тянулось между вторым и третьим блоком, они заметили в нейтральной зоне между контрольно-пропускными пунктами священника из католической церкви.

— Вон идет священник, — сказал Том.

— Этот тип? — спросил Мэриуэзер. — Не похож он на священника.

— Тем не менее.

— А где же воротничок и все остальное?

— Он это не носит.

На священнике были джинсы, сапожки из мягкой кожи, перчатки и пальто. «Городской пижон, — подумал Том. — Стареющий хиппи, приодевшийся, чтобы субботним утром выйти за бубликами». Священник всегда вызывал у Тома неизъяснимое раздражение. Неодобрение, граничащее с бешенством. Почему он не одевается, как положено священнику, почему не носит одежд, которые говорят о презрении к мирскому? Разве не это дело его жизни, разве он не должен двадцать четыре часа в сутки являть собой воплощение смирения и духовности? Что толку в священнике, которому наплевать на свое предназначение, который носит джинсы и не считает нужным демонстрировать почтительное отношение к Церкви, священнике, похожем на адвоката, что спешит на свидание в «Старбакс»? Том замедлил шаг и вежливо поздоровался.

— Это Марвин Мэриуэзер, — сказал он.

— Рад познакомиться, — с фальшивым оживлением ответил священник. — Отец Дональд Коллинз. Я забыл, что вы здесь работаете, Том.

— Да.

— Когда-то знал, но забыл. Простите, я уже забыл, как вас зовут, — обратился он к Марвину.

— Марвин, Марвин Мэриуэзер.

— У меня ужасная память на имена, это настоящее проклятие, а может быть, симптом чего-то более серьезного. Думаю, мне нужно тренировать память. Прилагать больше усилий. Марвин Мэриуэзер.

— Да.

— Дональд Коллинз. Из городской церкви. Том — наш прихожанин. Марвин Мэриуэзер.

Мэриуэзер кивнул.

— Простите, — сказал он, — могу я задать вам один вопрос? Извините, что спрашиваю, но что делает священник в тюрьме?

— Священник в тюрьме принимает исповедь у тех, кому, полагаю, есть в чем исповедаться.

Мэриуэзер потер широкий подбородок с ямочкой. Крупный, светловолосый, с красным лицом алкоголика, он напоминал недалекого великана из сказки, на которого в конце опрокидывают котел кипящей смолы или убивают ударом топора по лбу.

— Логично, — кивнул он, — если подумать.

— Каждый понедельник, — любезно сказал священник, — в течение часа: с восьми до девяти. Или по особому требованию.

— Мне всегда было любопытно, — не унимался Мэриуэзер, — а если кто-нибудь признается, что убил человека или ограбил банк? Вы не обязаны об этом докладывать?

— Нет.

— Вот этого, — сказал Мэриуэзер, — я и не понимаю.

— Чего именно вы не понимаете?

— Выслушивать преступников, которые рассказывают о своих преступлениях. А потом сидеть сложа руки.

Священник наморщил лоб и назидательно воздел палец.

— То, что доверил священнику кающийся грешник, скреплено печатью таинства. Кающийся грешник должен знать, что этот принцип не будет нарушен, это придает ему смелости, когда он изливает душу. Именно поэтому я не имею права разглашать даже малую толику из того, что услышал на исповеди.

— То есть вы могли бы узнать, кто убил Джона Кеннеди или что Кросс совершил убийство, но ничего не могли бы предпринять?

— Да, — сказал священник, — верно. Разве что отпустить им грехи. Разумеется, одним из условий отпущения грехов является публичное признание своей вины, публичная исповедь, так сказать.

— Может быть, это и правильно, — сказал Мэриуэзер. — Если преступник пойдет на это.

— Если нет, я унесу его тайну с собой в могилу.

— Я бы так не смог, — признался Мэриуэзер. — Мне обязательно нужно с кем-то поделиться.

— Но тогда мы не встретимся на небесах, — сказал священник, — он туда не попадет.