Так вот, окунувшись несколько раз в море и поплавав в нем брассом и баттерфляем, я ночь провел в гостинице, в объятиях совсем не мальтийки. Местные женщины слишком заламывают цену, чтобы с ними можно было что-то делать. Вот отчего я провел ночь в обществе моей соотечественницы, странной особы тридцати с лишним лет. Она с удовольствием поглощала местные вина.

– Валентина! – говорил я ей, пылко сжимая ее в объятиях. – Кто есть кто? И что есть что? И способен ли субъект раствориться в объекте, когда объект – прекрасная женщина с таким великолепным именем Валентина!

– Зови меня просто Валя, – сказала мне эта женщина, отчего я сразу же заскучал и по недолгом размышлении вышел из «Коринфия Палас» и направился к морю.

Утро было прекрасное, по сторонам цвели розы, вдали виднелись холмы, напоминавшие мне предгорья Кавказа. Утренние селения были каменисты и чисты, как бывает камениста и чиста провинциальная Европа.

Дул утренний бриз, море было в барашках и я, не раздеваясь, прыгнул со скалы в море. Я плыл саженками и вскоре оказался на острове. Впрочем, как мне сказали, это был третий по величине (в сторону уменьшения) остров в мальтийском архипелаге. На нем ничего почти не было, кроме травы и одного жалкого строения для туристов.

Разумеется, я уже ничему не удивлялся. И вскоре катер доставил меня в гостиницу на Мальту, откуда я сразу же отправился к себе на Родину. Тем более, что мне так и не предложили стать мальтийским Рыцарем. Не скажу, чтобы это мне как-то понравилось бы; быть мальтийским рыцарем и быть православным – это, я вам скажу, вообще – нонсенс. Не случайно один из наших императоров, став Великим Магистром, был убит.

Вскоре на аэробусе, принадлежавшем мальтийской компании, я покинул это не очень понравившееся мне место. Валентина провожала меня.

Прилетев в Петербург, я первым делом отправился на проспект Культуры. То, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Я увидел многоэтажные амбразуры, поднимающиеся над землей на десятки, а может быть, и сотни метров.

– Все кончено, – думал я, глядя на застекленные то тут, то там балконы и лоджии – продукт творчества местных аборигенов, которых я, разумеется, уже презирал.

«Боже мой, жить на Невском и думать о проспекте Культуры, – вспоминал я слова губернатора. – Поистине, страна во мгле и нет в ней ни дна ни покрышки». Что мне оставалось делать? Идеалы моей молодости гибли с ужасающей быстротой. Кроме того, как оказалось, я был просто-напросто сослан. И это произошло на взлете моей так называемой литературной карьеры.

«Таково ныне отношение власть имущих к величию», – думал я и предавался печали.

Купив в хозяйственном магазине веревку и вбив в стену основательный крюк, я накинул на него веревку и стал готовиться к последнему исходу.

«Если великих мужей просто так (ни за что ни про что) сгоняют с гор, они умирают или берутся за оружие», – думал я, и слово «зигзаг» явилось моему мысленному взору в новой и еще неизведанной ипостаси.

2000 г.

– Брысь! – сказал мне мой хозяин, смахнув меня с письменного стола, когда я, переступая с лапы на лапу и делая вид, что мурлычу, внимательно заглядывал в его рукописи.

«Ты партейный, а я беспартейный», – подумал я и, разумеется, ничего не сказал.

В рукописи я успел прочитать всего лишь одно слово: «ротаретил» – вот это слово. И я разом оказался под столом, где, подняв голову и хвост, внимательно посмотрел на хозяина – пьян он или не пьян. Хозяин был пьян.

Скучно зевнув, я спокойно по ковровой дорожке (мой хозяин любит ковры) отправился на кухню, благо дверь в комнату была слегка приоткрыта. Я уже знал, что когда хозяин пьян, он все равно, рано или поздно, потащится за мной, потому как ему в пьяном виде особенно хочется общаться, а поскольку жена у него уехала в дом отдыха, ему не с кем поговорить.

Придя на кухню, я полакал из блюдца молока под раковиной и, облизнувшись, и полизав, и пригладив языком свою пушистую грудь, замер, слегка повернув свое ухо в левую сторону, в сторону комнаты хозяина, и прислушался. Из комнаты раздавался сильный храп и какое-то тихое постанывание. Хозяин явно сегодня перебрал и не пожелал со мной общаться. Это меня оскорбило.

«Ты партейный, а я беспартейный», – подумал я и, мягко ступая своими кошачьими лапами по ковру и слегка толкнув головой дверь, вошел в комнату.

Хозяин спал прямо на ковровой дорожке, широко раскинув руки. Подойдя на цыпочках к хозяину, я внимательно осмотрел его лицо и взглянул ему в глаза: они были закрыты. И потом, зачем-то лизнув ладонь широко откинутой в сторону руки, я удовлетворенно помурлыкал и, подняв хвост и потеревшись о бок хозяина своим боком, сделал резкий скачок на стол, чтобы опять перечесть загадочное слово, так заинтересовавшее меня.

– Брысь! – снова услышал я, как удар хлыста, слово, исходящее из приоткрывшего рта хозяина.

Мое настроение было испорчено. Спрыгнув со стола, я уныло побрел на кухню, где, еще раз полакав из блюдца молока и немного отщипнув от куриной ножки, отошел в сторону к кухонному столу и, развалившись на мягком тюфячке под столом, заснул.

Разумеется, во сне мне снились мыши и, разумеется, мне снился мой хозяин. Он ловил руками мышей и удовлетворенно смеялся.

«Ты партейный, а я беспартейный», – говорил он и выпускал мышей на волю.

Я всем сердцем негодовал на такое поведение хозяина. Но что я мог поделать: во сне я не мог пошевелить даже лапой.

«Как вкусны, как жирны бывают иногда по зиме мыши», – думал я, и, разумеется, ничего не говорил. Как известно, коты во сне никогда ничего не говорят.

Мой хозяин вступил в партию за несколько лет до вступления на должность генсека нашего последнего державного и коммунистического лидера. Он вступил в партию от бедности и оттого, чтобы сделать хоть какую-нибудь карьеру. И, разумеется, сделал. И, разумеется, слегка «поднялся».

Раньше он с женой жили в одной комнате. А после вступления в партию хозяин получил на двоих с женой двухкомнатную квартиру. Раньше он перебивался с хлеба на квас, ходил пешком и ездил в автобусе, а теперь стал брать такси и вскоре купил себе машину. Раньше он напивался в одиночестве, время от времени запевая свою любимую песню: «Снегопад, снегопад, если женщина просит». А теперь к нему стали заваливать шумной компанией гости, и он уже не пел своей любимой песни, а вместо него пели магнитофон или цветной телевизор. А если он и сам пел, то уже пел с гостями, пока гости не напивались и не разбредались поздно ночью по домам, что обычно они делали долго и шумно, и нередко со скандалом и дракой.

Однажды я видел, как весьма подгулявшая и сильно охмелевшая жена одного приятеля хозяина, сняв с ноги туфель, стала бить им по голове мужа, при этом говоря нечто следующее:

– Ты в этот месяц мне принес только полмиллиона, а мне надо миллион.

На это незадачливый супруг, свесив голову, только угрюмо сопел носом и молчал.