Первая половина 1940 года прошла под знаком неуклонного ужесточения политики США в отношении Советского Союза. Заявления Молотова заискивающей перед Третьим рейхом тональности, постыдные жесты одобрения захватов Дании и Норвегии, успехов вермахта во Французской кампании должны были, независимо от мотивов, которые двигали Сталиным, вызывать возмущение и возбуждать самые фантастические подозрения. Даже и в тех случаях, когда оборонительная направленность тех или иных советских действий, в сущности, не подвергалась в администрации США сомнению.

Весной 1940 года Ф. Рузвельту причудилось установление советско-германского военного сотрудничества с целью установления совместной мировой гегемонии. Военные эксперты США «не исключали» советского удара по Аляске. Где страхи не находили зацепок в действительности и иррациональном поведении Сталина, там поспешали наводить тоску послы США в Москве (Штайнгардт), в Париже (Буллит), в Лондоне (Кеннеди), американские военные атташе.

Укоренилось мнение, что плохую услугу отношениям между двумя державами в 1939–1941 годах оказал советский полпред К. Уманский. Он, наверное, не являл собой воплощения галантности. Но все в поднебесье относительно. В отличие от Л. Штайнгардта, перенесшего в советскую столицу нравы, кои он усвоил, будучи послом в Перу, К. Уманский не считал, что интересы СССР и США несовместимы, что различия в политическом и социальном устройстве обрекают две державы на безбрежную конфронтацию. А если бы К. Уманский, представляя свою страну, не чтил принципа равноправия, ему следовало бы сменить род занятий.

Л. Штайнгардт был убежденным последователем школы, отрицавшей равенство между неравными. Он держался, если без витийств, принципа: хочешь – плати. С Советского Союза надо было драть еще и идейную шкуру.

Мелкий, но симптоматичный факт. Посольство США в Москве потребовало освободить его сотрудников от пограничных формальностей. Советские власти не согласились на подобное изъятие из общих правил. Штайнгардт внес в госдепартамент предложение (Хэлл принял его) не удовлетворять заявку на проход советского судна через Панамский канал. В порядке «взаимности».

Отсылки к «взаимности» фигурировали при каждой второй репрессалии. На протесты в связи с конфискацией готового к отправке оборудования, заказанного и оплаченного советской стороной[341], или отзывом из СССР, в нарушение контрактов, американских специалистов следовало издевательское – «можете поступить так же».

Ни один посол, наверное, не потратил столько энергии на отравление отношений со страной пребывания, как Штайнгардт. Два года нахождения в Москве в основном тем и тешился, что доказывал: пропащее это занятие – инвестировать в Советский Союз, ибо горбатого исправит лишь могила.

Ф. Рузвельт держался в это время более жесткой линии, чем его государственный секретарь или У. Черчилль. Президент инициировал большинство решений, которые расценивались в Москве как недружественные или враждебные. Он не поддался уговорам британского премьера предпринять совместный демарш перед Сталиным с целью побудить его исправить прогерманский перекос в политике СССР[342].

В середине июля 1940 года руководитель США был близок к тому, чтобы списать Советский Союз, как рекомендовали Буллит и Штайнгардт, в лагерь держав оси. Указывая на действия СССР в Литве, Латвии и Эстонии, С. Уэллес заявил 27 июля К. Уманскому, что Вашингтон не в состоянии обнаружить принципиального различия между немецкой и советской агрессивностью[343].

И вдруг… В тот же день и в той же беседе заместитель госсекретаря – по поручению президента – предложил К. Уманскому, «учитывая критический пункт, к которому пришла мировая история», заняться «расчисткой советско-американских отношений от недоразумений». До апреля 1941 года полпред и С. Уэллес провели более двадцати встреч. С. Уэллес отговорил Рузвельта от новых внешних проявлений недовольства политикой СССР, как «не дающих полезного результата в данный момент». Более того, был отменен ряд ранее введенных ограничений и запретов в области торговли, а в январе 1941 года отозвано «моральное эмбарго». Последнее весьма существенно: СССР снова переводился в разряд миролюбивых держав и потенциальных партнеров.

На фоне явного крена Москвы в сторону Берлина, перемен в Прибалтике и информации (предвзятой или фальшивой) о тонусе экономического сотрудничества между СССР и Германией предложение С. Уэллеса К. Уманскому не казалось слишком логичным. Что же случилось?

Судя по данным из недипломатических источников, Вашингтон получил во второй половине июля 1940 года информацию о намерении Гитлера развернуть под барабанный бой о будто бы предстоявшей высадке в Англии подготовку нападения на Советский Союз. Операция «Фриц»[344]стала для фюрера высшим приоритетом. При оценках американцами сроков ее проведения не снимался вариант – осень 1940 года. И тут подкарауливал очередной алогизм. Смертельная угроза надвигалась на СССР с Запада, а в центр обмена мнениями с полпредом заместитель госсекретаря выдвинул Дальний Восток.

Соглашение о демаркации советско-маньчжурской границы (9 июня 1940 года) вызвало в администрации изрядный переполох. Заключение гласило: Япония расчищает тылы на севере, чтобы ринуться на юг. США не чувствовали себя готовыми к активным действиям «на два океана». Если в Атлантике они ставили на Великобританию, то на Тихоокеанском театре реальным противовесом японскому экспансионизму мог быть только СССР. Советский Союз был к тому же единственной державой, оказывавшей помощь Китаю. Не советами и обещаниями, как Соединенные Штаты, а поставками оружия в весомых объемах и на высоком по тогдашним критериям качественном уровне.

В сентябре 1940 года Моргентау и Уэллес (в обход госсекретаря Хэлла и преодолевая колебания президента) внесли через Уманского предложение о заключении тройственного соглашения США-СССР-Китай, которым, в частности, предусматривалось: Советский Союз передает Китаю оружие, американцы кредитуют эти поставки в счет будущего импорта советских сырьевых товаров.