– Как на духу, говорите? Не нравится мне это. Ной Янович – старичок милый, ученый, но, к сожалению, склонный к наушничеству и провокациям. Болезнь, что поделаешь. Боюсь, подставляет он вас. Поможет вам бежать, вас поймают и как беглеца жестоко накажут… А из наказанных здесь веревки вьют… Да и наказывать умеют. Впрочем… Есть вариант. Вы одежду-то у Академа возьмите… Он вам как бежать предлагал?

– Через баню… Во время помывки.

– Верно, правильно! Баня вечером. Но ни одного поезда (даже если вас Молдован из лап выпустит и вы до вокзала доберетесь) вечером нет… Значит, подстава… Значит, нужно думать, думать… Я ведь сам страшно заинтересован в вашем побеге… Хочу с вами кое-что передать на волю, бомбочку одну… А, вот и они! Мы сделаем так…

По направлению к Серову и Воротынцеву шла женщина-врач, следом за ней выступал санитар. Воротынцев, поднявшись на цыпочки, зашептал что-то Серову в ухо, пригибая его к себе правой и одновременно размахивая свободной левой рукой…

– Дмитрий Евгеньевич? Калерия Львовна на конференции. Я пока ваш лечащий врач. Глобурда… ммм… занят… Или, может, вы ему не приглянулись… Насчет вас вот какое решение, – молоденькая докторша опустила глаза. – Инсулином решили вас подлечить. Закрепощенность все еще чувствуете? Как ваши мысли насчет заговора?

Серов помрачнел, дернул головой, дернул плечом.

– Значит, пока не проходят, – сказала чуткая и хорошо осведомленная женщина-врач. – Ну тогда сегодня и начнем. Проводите в палату, – обернулась она к санитару.

Санитар тотчас взял Серова под руку, женщина-врач развернулась, пошла к раздаточному столику. За ней бежал маленький «китаец» Воротынцев и тонко, плаксиво, в пустоту вопрошал:

– А анализы? А кровь на сахар? Тридцать шоков! Это вам шутка? Шутка? Я требую сначала взять у больного кровь на сахар!

* * *

Через два дня Серов, получив от Академа одежду, не дожидаясь вечерней бани, выскользнул во время мертвого часа через открытое окно инсулиновой палаты на крышу пристройки. Он сделал все так, как задумал Воротынцев: обрезал припрятанным ножичком ремни, пристегивавшие его к кровати, прихватил узелок с одеждой и, воспользовавшись всегдашним, почти часовым обеденным отсутствием инсулиновой медсестры, по крыше пристройки спустился в крохотный, образованный углами неплотно пригнанных друг к другу зданий и куском забора закуток. В темноватом закутке он переоделся и, с трудом отодрав слегка расшатанную и тоже указанную Воротынцевым доску от не имевшего соприкосновения с закрытым отделением и потому неохраняемого забора, на автобусе поехал на вокзал. Он успел на поезд, уходивший на Москву в 14 с минутами.

По дороге Серов время от времени вспоминал темный закуток, и ему чудилось: там, в закутке, в самом темном углу шевелится, вздувается, сонно вздрагивает, готовится проорать на всю больницу черный петух с седым оплечьем, с неестественно громадным, прозрачно-вощаным клювом…

«Юро-юро-юро…» – чуть слышно клекотал петух.

И вот теперь, выскочив из грязной, когда-то салатной легковухи и сидя на земле, рядом с одной из подмосковных станций, Серов припоминал этот несшийся из закутка еле сдерживаемый клекот сошедшего с ума петуха. Он вспоминал петушиные утренние и вечерние крики, и ему казалось: это не он, Серов, вспоминает и вызывает в своем воображении петуха, – петух поселился у него в мозгу!

* * *

Листы доктора Воротынцева

Лист № 30

Побег Серова удался… Пока возвратилась инсулиновая сестра, пока два часа искали Серова в больнице, пока думали-гадали – сообщить Хосяку или ждать окончания поисков – листочки мои уехали… Пишу теперь просто для себя, для удовольствия. Ну и еще, чтобы подразнить Хосяка, если он когда-нибудь до них доберется. Читай, вор, читай!

Лист № 30 (продолжение)

Переполох! Побег С. вызвал страшный переполох. Хосяк и Калерия в тот же день вернулись с дачи. Целый вечер совещались с Глобурдой. При этом Глобурда гневался, что-то кричал. Хосяк смеялся. Калерия Глобурду о чем-то упрашивала. «Телетеатр» на время прикрыли. Долго допрашивали у себя на втором этаже Академа. Тот выскочил из кабинета в слезах и в панике, кричал: «Нет! Нет! Не забирайте меня! Я все сделал, как надо!» Видно, Хосяк пригрозил положить Академа в больницу. Про уехавшие листки пока не знают. Когда вычислят – будет поздно. Чего это они так переполошились?

Лист № 31

Вычислили. Вчера полдня искали листки. Сегодня Хосяк вызвал меня к себе. Стращал и угрожал, думал, я буду запираться. Но поезд уже в Москве и листки, скорей всего, отосланы по указанному мною адресу. Поэтому запираться я не стал. Сказал все и о листках, и о лекарствах, и о «театре», и об исчезающих и возвращающихся «волонтерах». Хосяк потемнел, выслал меня вон…

Может, я переборщил? Не надо было так сразу… Но за одну минуту страха, разлившегося по холеному лицу Хосяка, за одну тайную судорогу, продернувшую мгновенно тело этого мерзавца, я отдал бы, пожалуй, жизнь! Да кажется, и отдавать не придется, есть кое-какие мыслишки новые, есть…

Лист № 32

Этот лист уничтожу сразу, как сделаю запись. Делаю ее только для систематизации мыслей.

Итак, если разобраться, война сумасшедших и тех, кто пока еще не спятил с ума, у нас подготовляется! Из скорбного дома (и не только из нашего, видимо) выпускают параноиков, шизофреников, психастеников, для того, чтобы уничтожать нормальных, «чистых сердцем», то есть «идиотов» в том смысле, который придавал этому слову Достоевский. Выпускают, чтобы сделать все наше время сумасшедшим! Внести в него бред «присвоения» и бред «высокого происхождения», бред «отрицания» и бред «преследования», бред «антагонистический», бред «депрессивный», бред «ущербности». Эти сумасшедшие и те, кто ими управляет, хотят уничтожить саму густоту мысли, прямоту слова, высоту помысла! В частности, и юродство хотят уничтожить…

Кстати, надо отметить: юрод – категория моральная, а вовсе не медицинская, как утверждает Хосяк. Юродство – никакой не «клоунизм»! Имморализм юрода теснит ханжескую, мелочную, уродскую «моральность». Попирает стяжательство и гордыню, ростовщичество и наглую рекламу, это ростовщичество выхваляющую…

Лист № 33

Хосяк что-то готовит. Меня опять взяли в инсулиновую. После первого же введения инсулина я впал в коматозное состояние, в шок. Видимо, доза была очень большой. И это, как назло, тогда, когда я понял окончательно, кого и зачем он посылает за стены больницы и с чем эти люди возвращаются! Они ходят – убивать!

Лист № 34

Бесы – это люди, прошедшие спецмедобработку.

Лист № 35

Вчера и сегодня – снова два шока, две комы.

Лист № 36

Еще три шока. В один день! Неслыханно! Странно, но сердце выдержало. Приходил Хосяк. Мило поговорили. Чего я вообще к нему привязался? Он, похоже, кое в чем раскаивается. А больные… Так ведь все неизведанное не без крови, не без боли познается. И ими, больными, и нами, медиками…