Когда князь Ярослав в первый раз появился в своем собственном городе, к нему явилось посольство из городских старост с требованием сменить тысяцкого. Князь Ярослав призвал того к ответу, но Стужайло убедил его, что-де пал жертвой клеветы. Князь предпочел ему поверить. Но стоило ему собраться на охоту, как тысяцкий опять закатил пир, опять напился пьян и кричал, что весь Белз скоро будет у него в холопах.

Обозленные попустительством нового князя, горожане не выдержали, и в городе вспыхнул бунт. Двор тысяцкого разгромили, побили челядь, а сам Стужайло спасся только тем, что зарылся в огромную кучу навоза, копаться в которой народ побрезговал. Выбравшись ночью на волю, Стужайло кинулся вдогонку за князем. Князь Ярослав пытался вернуться в город, но ему не открыли ворота и потребовали клятвы, что он заменит Стужайло другим тысяцким, причем по выбору самих горожан.

Князь Ярослав, не выносящий никакого противоречия, пришел в ярость.

– Эти смерды мне условия ставят! Мне! Свинячьи дети, да пошли они все на…! – кричал он, и княгиня Аграфена морщилась и зажимала уши, но не уходила. – Мне ставят условия, чтобы я принимал их собачьего тысяцкого! Может, они еще и князя сами захотят выбрать, рылы вонючие! Всех в железо закую, всех арабам продам! С землей сровняю!

Однако бранью пробить стены Белза не получилось. Князь Ярослав был вынужден с позором отступить и уехать к брату в Звенигород, прихватив с собой воняющего навозом тысяцкого. С тех пор Стужайла уже два раза побывал в бане, но князь по-прежнему отказывался сидеть с ним рядом и брезговал даже смотреть на него. Вот и сейчас, когда Стужайло явился уже после третьей тщательной помывки, князь Ярослав отказался допустить его пред очи – да и надобности не было, поскольку он уже сам все рассказал.

– Надо, брат, войско собирать, показать этим стервецам, кто в волости хозяин! – требовал князь Ярослав. – Завтра же вече собирай, чтоб дали войско!

– Да, да, соберем, соберем! – успокаивал его князь Владимирко, весьма озабоченный. – Давай-ка покушай пока, ведь целый день, поди, с седла не слезал. Княгиня, душа моя, прикажи, чтоб подавали. Что там Прасковья копается?

Всю ночь князь Владимирко не спал, раздумывая, как помочь брату. Собрать войско Звенигорода для похода на Белз будет не так легко – ведь он не сможет позволить ни себе, ни боярам, ни простым ратникам-ополченцам грабить волость Ярослава. С чем тот потом останется? Да и знакомить звенигородцев с требованиями Белза ему казалось опасным – а вдруг они тоже захотят выбирать себе тысяцких сами? Нужно было придумать какие-то другие, убедительные и безопасные, основания для похода.

И с этой задачей он справился. Ум у князя Владимирка был изворотливый, а душа не слишком совестливая[55]. Наутро он приказал собирать городских бояр, причем назначил сбор уже на следующий день: ему не нужно было, чтобы какие-то другие слухи опередили его рассказ о произошедшем.

– Вот приехал ко мне брат мой, князь Ярослав Володаревич! – заговорил он, когда все бояре, старосты, купцы, священники Звенигорода и его собственные воеводы расселись на длинных скамьях в гриднице. – И вести, которые привез он, сердце мое наполнили тяжкой печалью. Всем вам ведомо наше несчастье – и месяца не прошло, как отца нашего, князя Володаря Ростиславича, призвал к себе Господь. – Бояре при этих словах дружно начали вздыхать и креститься. – Умирая, созвал он нас, трех сыновей своих, и разделил между нами волость: мне, старшему сыну, Звенигород, Ярославу, среднему, Белз, а Ростиславу, младшему, Перемышль. Отчего младший сын воссел выше старших двух, то мне неведомо, и отца своего я судить не дерзаю, ибо един Бог нам всем справедливый судья.

Бояре опять закрестились и закивали.

– И жили бы мы трое каждый в своем уделе, по завету отца нашего, владея каждый своим, да, видно, захотел враг рода человеческого разлад внести в род наш. Смутил дьявол умы жителей Белза, побуждая их тысяцкого Стужайла прогнать да и перед князем Ярославом, господином их законным, ворота затворить. Снеслись они, как нам доносят, с братом нашим, князем перемышльским, и зовут его к себе на княжение. А может, и сам он, гордыней и корыстью диавольской обуреваемый, побудил их власть законную опрокинуть. Теперь, говорят, послали белзцы в Перемышль, зовут князя Ростислава к себе. Вот я и спрашиваю вас, мужи звенигородские, по закону ли это божескому и человеческому?

– Нет, княже, не по закону! Нет такого закона, чтобы отцовскую волю нарушать и братьев своих родных со столов гнать, – загудели бояре.

– Тогда подумайте, надлежит ли нам сложа руки сидеть, глядя на дьяволово злодейство, или брату моему Ярославу на помощь прийти. Ведь если не укротим мы сейчас дьявола, то он ведь не только на Белз, но и на Звенигород пасть свою смрадную разинет. Что скажете, мужи звенигородские?

Провалить его замысел могло только одно: если бы кто-то не только имел иные сведения о произошедшем в Белзе, но и решился бы сказать об этом вслух. Однако бояре и старосты либо ничего не знали, либо не посчитали нужным и разумным противоречить князю. То ли они поверили, что Звенигороду грозит опасность лишиться собственного князя и снова стать пригородом Перемышля, то ли понадеялись захватить главенство над Белзом, но князь Владимирко без труда добился от них согласия снарядить войско на помощь Ярославу. Предстояло еще собрать вече и узнать мнение всех свободных горожан, но при поддержке бояр, старост и священников в согласии черного люда князь мог не сомневаться.

– Теперь про другое дело скажу я вам, – продолжал Владимирко. – Вот сидит здесь перед нами князь Юрий Ярославич, сын Ярослава Ярополковича, и печаль во взоре его. – Он указал на князя Юрия, и тот со скорбным видом наклонил голову. – Тяжкая беда его постигла. Князь Вячеслав туровский, тесть его, задумал не только союз их разорвать, но и жены преступным образом князя Юрия лишить. Отнял он дочь свою из объятий мужа законного и снова за девицу в дому своем ее держит.

Бояре зашептали с любопытством и негодованием: до Звенигорода доходили смутные слухи о ссоре туровского князя с зятем, но толком еще никто ничего не знал.

– И к дочери его сватается теперь враг наш, перемышльский князь Ростислав, – говорил дальше Владимирко, и дума молча проглотила то, что «брат мой» Ростислав уже успел превратиться во «врага нашего». – Разом два преступления совершить задумал: в жены взять жену при живом муже, а с тестем вместе полки собрать да на чужие города ратью пойти. И еще спрошу вас, мужи звенигородские: надлежит ли нам молча смотреть на беззаконие или поднять мечи наши, Богом благословленные, вернуть мужу жену законную и самих себя тем от опасности избавить?

– Неладно оно выходит… – начал его собственный тысяцкий, боярин Стоинег Ревятич. – Еще с Туровом, что ли, нам воевать придется?