Меринову стало не по себе. Он глотнул водки, унимая дрожь.

– У меня впечатление, что этот коридор резиновый, – сказал милиционер. – Столько народу, а транзитка все не кончается: места на всех есть.

– В общем-то, да, – согласился банкир. – Сколько бы народу сюда ни прибыло, они обязаны всех вместить. Во времена Адама и Евы здесь, небось, и вовсе единственный цинковый столик стоял. Больше всего мусульманам везет, реально завидую: ихних покойников в тот же день обязаны хоронить, до захода солнца. Саддама Хусейна когда сюда привезли, он толком и в себя не пришел – только пошел в туалет шею платком обвязать, а его регистраторша зовет: пройдите на адскую электричку. Правда, когда он узнал, что вовсе не в Рай следует, такой тарарам устроил: я, кричит, святой мученик, подайте мне райские кущи! Семеро санитаров его с трудом в вагон запихнули.

Петрович призывно икнул. Меринов налил ему еще и внезапно обратил внимание на странного человека, сидевшего неподалеку на пластмассовом стуле. Человек выглядел очень уставшим и был очень нестандартно одет. Измятая от сабельных ударов, проржавевшая насквозь кираса, на груди которой виднелись признаки полустершегося животного – кажется, льва. Грубые, тяжелые кожаные штаны с запахом, по сравнению с которым общение с козлом покажется визитом на парфюмерную фабрику. На здоровенных, мускулистых ручищах – железные перчатки, на голове изъеденный коррозией шлем – из такого же мятого и ржавого железа, что и кираса. В одной руке человек держал консервную банку, а другой – вскрывал ее огромным, хотя и затупившимся, тесаком. Его квадратное лицо обрамляла густая и окладистая рыжая борода, в которой застряли спички, хлебные крошки и волокна табака. Злобные голубые глаза внимательно осматривали проходящих мимо людей. Осклабив рот, полный черных, гнилых зубов, бородач поднял тесак и сначала показал им на Меринова, а потом показательно провел лезвием по горлу. Хотя участковый в полной мере сознавал, что ничего ему, мертвому, этим тесаком сделать нельзя, настроение у него почему-то испортилось.

– Это что за рожа такая, Баранов? – шепнул он банкиру, дергая его за рукав. – Прямо маньяк серийный, не иначе… морда, как у бандита, кирпича просит.

– Вон тот, что ли? – оглянулся через плечо банкир и весело отсалютовал человеку с бородой поднятием руки. Тот невнятно промычал в ответ, жадно обкусывая извлеченный из банки кусок тушенки. – Это, брат, знатная персона. Сам германский император Фридрих Второй Барбаросса, то бишь «рыжебородый». Дядя этот был крутой завоеватель и убийца – ванны утренние принимал из кровищи, что твой Дракула. В честь него Гитлер свой план нападения на Союз назвал – может, слышал? Так вот, лет восемьсот назад Барбаросса взял да и утонул во время переправы через реку с сильным течением – что самое обидное, река эта была ему по колено. И понятно, почему утонул – он бы еще на полцентнера больше доспехов надел. Тело нашли, но похоронили по-идиотски: плоть в сирийской Антиохии, кости в ливанском Тире, а сердце и внутренние органы – в турецком Тарсусе. На хрена они его разделали, как курицу, да еще и в разные города развезли – понятия не имею. Хорошо еще, что голову в бочке с капустой не заквасили. Ну а пока все останки в одном месте не похоронят, он обречен бомжевать в транзитном зале. Спит на картонке возле помойки – кровати и то своей нет.

Барбаросса рычал, жуя тушенку. По бороде стекал янтарный жир.

– Однако, – поразился услышанному участковый. – И верно, не повезло парняге после смерти – понятно теперь, почему он такой злой.

– Он и при жизни добротой не отличался, – пожал плечами банкир.

– Слушай, – неожиданно озарила Меринова потрясающая мысль. – Утонул он, говоришь? Так, стало быть, Чапаев по идее тоже должен быть здесь?

– Василий Иваныч? – флегматично ответил Баранов. – Ну конечно. Позвать? Только не рассказывай анекдот про него, плиз, – разорвет в клочья. – И, не дожидаясь ответа, зычно крикнул через ряд цинковых кроватей: – Василь Иваныч? Ты чего там жмешься? Айда с нами водку пить!

Раздвинув толпу молчаливых прохожих, к ним протиснулся улыбчивый человек с лихо закрученными усами, в обветшавшей гимнастерке, украшением которой служили вцепившиеся клешнями в нагрудные карманы засушенные раки. На голове его красовалась «кубанка» с красной лентой, а в нитяной сумке через плечо имелись две громадные картофелины.

– Водочки? Гм-гм. Что ж, это можно, – он привычно заломил «кубанку» на затылок. – Хоть ты, Андрюша, и буржуй, но все-таки мужик душевный.

Меринов раскрыл рот, наблюдая, как Василий Иванович с благодарностью принял из рук банкира граненый стакан. Герой революции опрокинул его внутрь, крякнул и вытер усы. Закусывать он, как и полагается, не стал.

– Буржуи тоже люди, Василь Иваныч, – весело сказал Баранов, булькая водкой. – Вот ты, например, сабелькой белых рубал? А теперь смотри – че толку было воевать? На том свете и красные, и белые все одно вместе.

– Обидно, – подтвердил Чапаев, вновь утирая пропитавшиеся дармовым угощением усы. – Но ты знаешь, как мне сказал здесь некогда один бродячий философ, оmnia transeunt, id quoque. То бишь, и это пройдет. Глядишь, вы скоро передумаете и решите опять коммунизьм строить.

– Нет уж, – передернуло Баранова. – Ты, дорогой товарищ комдив, водочку-то хлебай, но не каркай с прогнозами. Нам такого счастья второй раз не надо.

Эта циничная фраза Чапаеву явно не понравилась, но наезжать на своего благодетеля, не в первый раз угощавшего его беленькой, ему показалось нетактичным. Тем не менее сорваться на ком-то требовалось. Выплюнув из угла рта маленького лягушонка, Чапаев уставился на плечи Меринова.

– А чой-то у тебя погоны-то сорваны? – поинтересовался комдив, засучивая рукава и подтягивая к себе оторопевшего участкового. – Маскируешься, что ли, белая контра? Щас потащим в ЧК – в момент на чистую воду выведем.

– Э! Э! Брейк! – встал между ними банкир. – Тебе, Василь Иваныч, водки хоть совсем не наливай. Какая он тебе контра? Обычный советский мент. Ну вот, всю компанию испортил. Недаром про тебя сплетничают – дерешься постоянно. И с Врангелем по полу катался, и Колчака мочил… а Керенскому зачем рыло начистил? Дедушке ведь уже девяносто лет было! Остынь, гражданская война давно кончилась.

Чапаев помрачнел.

– И напрасно кончилась. Не всю контру добили, поэтому и жили потом плохо, – стиснув, он раздавил в пыль сушеного рака на гимнастерке. – Да и ну вас к черту, буржуев. Разве вы когда-нибудь рабочий люд понимали?

Забрав недопитую чекушку, Чапаев удалился. Меринов облегченно вздохнул – прославленный герой анекдотов оказался вовсе не таким комичным усачом, каким всегда рисовался народной молвой после фильма.

– Ну че, доволен? – заржал Баранов. – Я тоже до этого думал – ну, Чапаев, ну, типа, хохмач. А через месяц увидел, как он с тремя шахтерами махался, которые безобидный анекдот рассказали: «“Педофила привели”. – “Расстрелять!” – “Не можем, Василий Иваныч, он говорит – Ленина еще ребенком знал!”» По-человечески можно понять комдива – трудно уснуть командиром с орденом Красного Знамени, а проснуться – приколистом из Comedy Club. Классический пример черного пиара. Интересно, кому Василь Иваныч так насолил, что ему на Земле имидж кардинально испортили?