– Так и было. Я ведь действительно долгое время даже не брал в руки кисть.

– Да, Оно, ты, похоже, тогда не только в живописи разочаровался, но и все свои прежние иллюзии утратил. – Мацуда вдруг улыбнулся и посмотрел на меня. – А ведь когда-то тебе ужасно хотелось внести свой весомый вклад в общее дело.

Я тоже улыбнулся и сказал:

– Но ведь и тебе, Мацуда, этого хотелось. И ты ставил перед собой не менее высокие цели. В конце концов, ведь именно ты сочинил тот манифест для антикитайской кампании. И вряд ли он отражал самые скромные из наших надежд.

Мы снова немного посмеялись.

– А ты помнишь, Оно, как я называл тебя наивным? Как издевался над узостью твоего кругозора? А как ты сердился на меня, помнишь? Что ж, похоже, широты кругозора нам обоим тогда не хватало.

– Да, наверное. Но если бы тогда мы видели вещи более ясно, то такие, как мы с тобой, Мацуда… Кто знает? Возможно, нам удалось бы совершить что-то действительно хорошее. У нас ведь всего хватало – и сил, и смелости, и куража. Нет, правда, все это у нас было в избытке, иначе мы не смогли бы руководить той кампанией по созданию Новой Японии, помнишь?

– Конечно помню. Хотя тогда у нас и противники имелись весьма могущественные. Вполне можно было самообладание утратить. И больше всего, наверное, нам помогала наша безоглядная решимость.

– Хотя я, например, довольно плохо себе в целом все это представлял. Страдал «узостью кругозора», как ты говоришь. Да и сейчас мне, пожалуй, сложно представить себе тот мир, что простирается за пределами нашего города.

– А мне сейчас, – подхватил Мацуда, – сложно представить себе даже тот мир, что простирается за пределами моего сада. Так что сейчас у тебя, Оно, кругозор куда шире, чем у меня.

Мы еще посмеялись, и Мацуда, сделав глоток чая, сказал:

– Впрочем, не стоит понапрасну винить себя. Ведь мы тогда действовали во имя того, во что свято верили, и отдавали этому все свои силы. Вот только выяснилось под конец, что люди-то мы – самые обыкновенные, не слишком проницательные. Нам просто не повезло, Оно, что мы с тобой оказались всего лишь обыкновенными людьми во время таких необыкновенных событий.

Чуть раньше Мацуда упомянул о своем саде, и мысли мои невольно потекли в этом направлении. Стоял теплый весенний день, и госпожа Судзуки приоткрыла двери, ведущие на веранду. Со своего места я мог видеть яркие солнечные блики на полированных досках веранды. Нежный ветерок, залетавший в гостиную, приносил слабый запах дыма. Я встал и еще шире раздвинул двери.

– Запах гари по-прежнему будит в моей душе тревогу, – заметил я. – Еще совсем недавно он означал бомбежки и пожары. – Я помолчал, глядя в сад, потом прибавил: – Через месяц уже пять лет, как нет Митико.

Мацуда ответил не сразу. Потом тихо промолвил:

– Но сейчас запах гари обычно означает, что кто-то из соседей приводит в порядок свой сад.

Где-то в глубине дома пробили часы.

– Пора карпов кормить, – сказал Мацуда. – Знаешь, сколько мне пришлось спорить с госпожой Судзуки, прежде чем она опять разрешила мне самому кормить карпов! Раньше-то я всегда это сам делал, но несколько месяцев назад очень неудачно споткнулся о камень в саду, и она мне запретила. Вот и пришлось с нею спорить.

Мацуда поднялся и, сунув ноги в плетенные из соломы сандалии, вышел на веранду. Мы вместе спустились в сад и потихоньку направились в его дальний конец, к пруду, на поверхности которого играли солнечные зайчики, осторожно двигаясь по выложенной камнями тропке, бегущей посреди поросших мхом кочек.

Глядя в темно-зеленую воду, мы вдруг услышали какой-то странный звук, заставивший нас обоих поднять голову. Поверх ограды на нас с веселым видом взирал мальчонка лет четырех-пяти, взобравшийся на дерево и обеими руками крепко державшийся за ветку. Мацуда улыбнулся и крикнул ему:

– Привет, Ботян!

Мальчик еще некоторое время продолжал наблюдать за нами, потом вдруг исчез. Мацуда снова улыбнулся и принялся кормить карпов.

– Это соседский мальчик, – сказал он. – Каждый день в это время он взбирается на дерево, чтобы посмотреть, как я буду рыбок кормить. Только он очень застенчивый и каждый раз убегает, когда я пытаюсь с ним поговорить. – Мацуда усмехнулся, как бы про себя. – Я часто задаю себе вопрос: зачем он каждый день прилагает столько усилий, забираясь на дерево. Ведь ничего особенного он тут не видит. Всего лишь старика с палкой на берегу пруда, который кормит карпов. Хотел бы я знать, чем привлекает его это зрелище?

Я оглянулся на ограду, над которой всего несколько мгновений назад виднелось детское личико, и сказал:

– Ну что ж, зато сегодня его ожидал сюрприз: на берегу пруда он увидел сразу двух стариков с палками.

Мацуда рассмеялся счастливым смехом, продолжая бросать в воду корм. Два или три великолепных карпа всплыли к поверхности, их чешуя заискрилась в солнечных лучах.

– Армейские офицеры, политики, бизнесмены, – заговорил вдруг Мацуда. – Да, их всех сочли виновными в том, что случилось с нашей страной. А что касается таких, как мы с тобой, Оно, то наш вклад всегда считался несущественным. И теперь никому нет дела до того, чем занимались когда-то такие, как мы. В нас видят всего лишь двух стариков с палочками. – Он улыбнулся мне, продолжая кормить рыб. – Так что мы теперь единственные, кому наше прошлое небезразлично. Когда такие, как мы с тобой, Оно, оглядываясь назад, видят, что многое в их жизни было неправильным, это заботит сейчас только их самих.

Но, даже произнося столь горькие слова, Мацуда в тот день держался так, что никак нельзя было даже предположить, будто человек этот полностью разочарован в жизни. Да у него и не было причин перед смертью испытывать подобное разочарование. Оглядываясь назад, он, наверное, видел, что не все в его жизни шло так, как надо, но он, несомненно, видел и то, чем с полным правом мог гордиться. Ибо, по его же собственным словам, такие, как он и я, испытывали удовлетворение, понимая: все, что мы когда-то совершили, мы совершили во имя того, во что свято верили. Мы, конечно, отважно шли со своими идеями напролом, но это достойнее, чем не рискнуть подвергнуть свои убеждения проверке жизнью – из-за нехватки воли или мужества. Если твои убеждения достаточно глубоки, наступает момент, когда становится просто постыдно уклоняться от действий. Я уверен, что и Мацуда, вспоминая прошлое, рассуждал примерно так же.

Одно событие из своего прошлого я вспоминаю особенно часто – это случилось в мае тридцать восьмого, вскоре после того, как меня наградили премией Фонда Сигэты. К этому времени я успел получить уже немало различных премий и почетных званий, но, по мнению многих, премия Фонда Сигэты – важнейшая веха на творческом пути любого художника. Кроме того, помнится, на той же неделе мы с большим успехом завершили свою кампанию по созданию Новой Японии, так что было много поводов для празднования. Я сидел в «Миги-Хидари», окруженный учениками и коллегами, и, совершенно размягченный выпивкой, одну за другой слушал хвалебные речи в свой адрес. В тот вечер в «Миги-Хидари» собралось невероятное множество людей, желавших меня поздравить; помнится, даже начальник полиции, с которым я и знаком-то не был, зашел, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение. Как ни странно, чувствуя себя совершенно счастливым, я не испытывал особого торжества и удовлетворения от присужденной мне награды. Эти чувства мне довелось испытать лишь несколько дней спустя, когда я оказался за городом, в холмистой местности провинции Вакаба.