Той же ночью Хануман подобрал код, нашел абонента, на линию которого подсел, и сделал первый контрольный звонок, сперва в Индию. Потом в Швецию, и третий звонок – в Бухарест.

– Хэ-ха-хо! – закинув голову и подкидывая в руке телефон, хохотал Хануман. – Ох, идиоты, ох идиоты! Как хорошо жить с идиотами! Хэ-ха-хо! – прогрохохотал Хануман и положил телефон подзаряжаться (аккумуляторов у нас было больше, чем телефонов, даже больше, чем телефонов в телефонном магазине).

Он повернулся ко мне и сказал, чтоб я слезал с нар; он открыл скрипящий металлический шкафчик, который открывал раз в неделю, достал «жиллет», пенку, шампунь, выдал мне полотенце, сказал, чтоб я шел в душ, чтоб вышел побритым, чистым.

– Мы завтра уезжаем на заре, – сказал он строго. – Я иду договариваться с Зеноном и шофером, у нас есть работа, и ты должен выглядеть внушительно, строго, солидно…

Когда я вернулся из душа, где меня задержали порезы на шее и подбородке, на моей кровати ждала меня моя новая чистая рубашка, меня ждали брюки, пиджак, пальто, новые ботинки – всё это Ханни только что купил у тех же грузин (те были на ломке и продали за гроши, лишь бы наскрести на дозу)…

– Отныне ты – русская мафия! – объявил он мне многозначительно. – Этого с собой не берем, – мотнул он головой в сторону Дурачкова, с любопытством следившего за действиями Ханумана. – М-м-м-м, у этого парня не совсем подходящее лицо… Жалобное больно… К тому же в машине будет мало места, а мало ли что или кого придется сажать в машину…

– Так, – сказал он, глядя на Потапова. – У тебя вот цепочка какая-то, что, золотая? Очень хорошо, дай Иоганну! На время, конечно. Расслабься! Дай! На! Примерь!

На меня нацепили цепочку; я выкатил грудь.

– O! То что надо! Ну настоящая русская мафия! – воскликнул Хануман, отступая на шаг. – О! Да, сделай что-нибудь с лицом!

Я сделал сонное выражение, приподнял брови, собрал на лбу как можно больше складок и напряг губы…

– Плохо, – сказал Ханни.

– Не так… – сказал Дурачков.

– Ты что, бандитов, что ли, никогда не видел? – издевательски сказал Потапов и тут же изобразил на своем лице такое, что стало тошно.

– Ну нет, я так не могу… Нет, не могу; у меня ноги мерзнут, – пожаловался я.

– Надень эти «экко»! Это не просто ботинки, это как лекарство для ног!

Я влез в «экко» и понял, что никогда не сниму их, даже если их дали мне поносить на время. Даже если будут бить! Даже если ногами! Я их все равно, все равно ни за что не сниму! Я буду стоять насмерть! Я буду всю жизнь носить только «экко»! Пусть у меня не будет куртки зимой, нижнего белья, шапки, ключа от квартиры, где не то что денег нет, но даже гвоздя, на который можно было бы повесить пальто, которого пусть у меня тоже не будет! Пофигу! Носить я буду только «экко»! Какое это наслаждение! Запустить израненные ступни в такие ботинки! О! Это была просто какая-то реинкарнация ног!

– Вот, – Хануман дал мне резинку для волос. – Собери волосы в косичку!

Я сделал, как он велел. Глядя на меня, Ханни сказал:

– Ну, настоящий барон! Мафиозо! Браво, брависсимо!!! Выезжаем утром, в шесть! Точно!

Мы стали колесить по Юлланду, от лагеря к лагерю. Потапов был за рулем, а мы находили клиентов и брали за разговоры. Мы делали хорошие деньги. Каждый раз, когда клиент платил, Хануман деловито и с подобострастной улыбочкой отдавал деньги мне. Я их деловито пересчитывал и складывал в большой кожаный лопатник Ханумана, который носил в своем кармане с таким видом, будто он принадлежал мне. До поры до времени. Когда сеанс оканчивался и никого в комнате не было, чтобы никто не видел, Хануман забирал у меня кошелек, все снова пересчитывал, некоторое время думал, напрягая брови и выпучивая губы, глядя вдаль, будто пытаясь высмотреть, не показалась ли заветная земля, к которой мы стремились, будто стараясь сообразить, насколько приблизили нас деньги к мечте… А потом со вздохом он клал лопатник в свой бездонный карман, и делал он это так, что у меня моментально пропадала надежда на то, что я когда-нибудь увижу эти деньги вновь.

Зачастую нам не приходилось тратиться на еду. В каждом лагере находился индус или непалец, готовый мыть не только посуду после Ханумана, но и его длиннопалые ноги, не говоря уж о еде, которую он просто обязан был предоставить вместе с ночлегом! Сами они спали на полу, а мы с Ханни спали в их постелях. А Потапов, если оставался ночевать с нами, тоже спал на полу!

Мои ноги так сильно воняли, что Хануман на ночь открывал окно, а потом придумал завязывать на моих ногах целлофановые пакетики. Еще чуть позже он купил какие-то индийские мази, наказал мне втирать их, дал красное сильно пахнущее мыло. Он сказал, что я должен мыть ноги три раза на дню. Потом он нашел для меня какой-то порошок, который я насыпал на ночь в тазик и отмачивал в нем ноги. Я делал все возможное. Держал ноги в кипятке, в сугробе, натирал их мазями; скоро не только короста и грибок сошли, но даже вонь выветрилась. В конце концов, мои ноги заблагоухали, как лотосы; по крайней мере, так сказал Хануман.

Мне ничего не приходилось делать; я просто с важным видом и даже брезгливостью в жестах и лице говорил с неграми по-французски и с прочими по-английски, экономно, грубовато, сухо объявлял тариф. С Хануманом мы говорили по-датски, чтоб никто не мог ничего понять. Для всех я был представителем русской мафии, вполне легально пустившей корни в датский грунт; у меня неплохо получалось. К нам относились с уважением и даже трепетом. Слава богу, что никакие армяне и грузины не пронюхали про наш бизнес на их, так сказать, территории. Все проходило гладко, мы только успевали подзаряжать телефон; звонков совершалось так много, что деньги просто текли в наш карман. Однако приходилось подбирать новые номера, ловить линию. У Ханумана уходили десятки часов на это…

Десять дней пролетели; мы сделали достаточно денег, чтобы запастись гашишем и вином на всю зиму. Я зарядился каким-то оптимизмом, который тут же оправдался. Хануман в один прекрасный день сказал мне:

– Все! Баста! Возвращаемся на базу через Ольборг!

В Ольборге мы купили гашиш, покурили и просидели битых восемь часов в гаш-баре, чего-то ожидая. Хануман только сидел и присматривался к людям, сперва выказывая к ним интерес, а потом теряя… Иногда он подходил к кому-нибудь и о чем-то говорил, потом возвращался с разочарованием в лице. О чем он с ними говорил, мне было неизвестно… Затем неожиданно один замшелый пропойца с джоинтом в зубах, который достался ему после серии рук и тут же ушел в другие руки, как-то закивал Хануману; мы тут же вместе с ним сорвались и поехали. Мы приехали к телефонному магазину, на который указал сам бродяга. Они с Хануманом вошли туда. Через полчаса они вышли: в руках у Ханни была коробка, а в ней новый телефон. Бродяга сел с нами в машину; ему дали совершить несколько звонков по пиратскому телефону. Мы отчалили; пошли узкими улочками; вышли к маленькой площади: три дерева, пять скамеек, киоск…

– Тут тусуются наркоманы, – сказал с важностью в лице бомж и даже с какой-то печалью покачал головой и добавил: – Йо, факинг бяд плэйс ту визит![50]