class="p">Собственно, из всего зала ему следовало допросить мать бенефицианта, которая смотрела за спектаклем из ложи, где она и оставалась до сих пор по распоряжению полиции.

Градовский вздохнул. Безусловно, старушку следовало освободить как можно быстрее, а еще лучше по-быстрому снять с нее показания, после чего поручить сыну доставить почтенную даму до дома. Если же у полиции останутся вопросы к господину Благинину, — все-таки трагедия разыгралась на его бенефисе, — отправить старушку домой пришлось бы с одним из полицейских или поручить ее драгоценную особу кому-нибудь из театральных служителей.

Градовский тяжело вздохнул, предвкушая жалобы и претензии в свой адрес от потенциальных свидетелей, но что он мог сделать? Девице, которая решила присвоить себе лежащий на сцене букет, сделалось дурно, и осмотревший ее полицейский доктор констатировал отравление. Ядом были побрызганы цветы, и именно эти цветы, по заверению директора театра, мать бенефицианта Анна Львовна Благинина собиралась преподнести сыну. Сама ли она отравила цветы или это сделал кто-то за нее, оставалось выяснить. Но прежде чем зайти к давно ожидающей допроса Анне Львовне, Градовский мысленно еще раз прокрутил в голове картину произошедшего.

Во время бенефиса любимца публики Аполлона Благинина в левых кулисах, можно сказать на сцене, был обнаружен труп мужчины с проломанным, да нет, скорее многажды размозженным черепом. Документов у жерт-вы не обнаружилось, с какой целью субъект во время представления поднялся на сцену, оставалось загадкой.

Сразу же после того, как о труп споткнулась одна из юных актрис театра, поднялась тревога, и позже в кабинете директора театра были обнаружены еще два тела, на этот раз с огнестрельными ранениями. Один из мужчин, тот, что был убит прямым попаданием в сердце, был опознан как представитель газеты «Северная пчела», собирающийся освещать в прессе бенефис и привезший на спектакль госпожу Благинину; второй, пуля вошла в правый глаз, находился при нем в качестве штатного фотографа. Никаких документов у этих господ также не оказалось. И после короткого разговора по телефону с представителем «Северной пчелы» было установлено, что никаких журналистов они в театр не посылали.

Тот, что теперь лежал с пулей в сердце, перед спектаклем сообщил директору, будто матушка премьера пожелала лично прибыть на бенефис и после спектакля она выйдет на сцену из правой кулисы с цветами, так как с ее старыми ногами подъем по центральной лестнице без перил может стоить бедной слабой женщине здоровья, а может быть — и жизни.

Приметный букет — белые хризантемы по краям образовывали четкий круг, в центре которого алели поздние розы, — до спектакля находился в ложе Благининой; когда ее сын будет выходить на поклон, старушку должны были проводить за кулисы, где она с цветами в руках делала несколько шагов по сцене.

Директор решил, что эта трогательная сцена понадобилась газетчикам для будущего репортажа, и не возражал. Пусть о теноре Благинине пишут еще и как о почтительном сыне. Театру это только на пользу. Правда, состояние Анны Львовны ему самому показалось весьма печальным. Благинина, должно быть, давно уже выжила из ума, ее взгляд блуждал, челюсть, которой она беспрестанно совершала жевательные движения, выглядела отвратительно, Анна Львовна тряслась всем телом и вообще производила впечатление живого трупа. Взглянув один раз на несчастную женщину, директор пожалел о том, что дал свое разрешение вывести бедняжку на сцену. Такое волнение могло привести к самым нежелательным последствиям, и меньше всего директор хотел, чтобы мать первого тенора театра умерла на сцене во время бенефиса ее драгоценного сына.

«Итого три мужских трупа и одна несильно отравившаяся барышня», — подытожил про себя Градовский. Ложу Благининой никто не охранял, следователь хотел было гаркнуть на подчиненных, но, заглянув туда, понял причину разгильдяйства. Крохотная старушка, одетая в темное платье и меховую, потраченную молью накидку, была похожа на постоянную пациентку какой-нибудь закрытой нервной клиники. Анна Львовна казалась бледной и потерянной, она сидела с отрешенным, устремленным неведомо куда взглядом, и, скорее всего, плохо соображала, где она находится и чего от нее хотят.

Получалось, что лжежурналисты специально вытащили старушку из ее жилья и доставили в театр.

Градовский припомнил, что директор говорил, будто Анне Львовне семьдесят лет и что в последние годы она болеет и на его памяти ни разу не посещала театра. Поистине надо быть бессердечными извергами, чтобы заставить старушку тащиться в переполненный людьми театр, где она запросто может получить нервный срыв от шума и многолюдья. Впрочем, букет, который Благинина должна была вручить сыну, был отравлен, стало быть, мерзавцы не просто готовили покушение на тенора Императорских театров, а еще и желали, чтобы в содеянном обвинили его беспомощную, выжившую из ума мать.

— Я сначала, когда мне сказали, что приедет матушка Аполлона, было подумал, что они желают сделать снимки для газеты, а когда увидал, кого они привезли, — у-у-у, такое чувство, что эти нехристи ее с постели подняли и, ничего не объясняя, силой сюда приволокли. Не понимаю таких людей, хорошо хоть, она, бедная, уже не соображает, а то, поди, осерчала бы, что ее, можно сказать, в домашнем платье привезли и потом еще хотели, чтобы она на сцену вышла. Если бы бедняжка была в своем уме, для нее уже это было бы самым настоящим оскорблением и для него тоже. Я хотел предупредить Аполлона, в каком виде привезли его матушку и под каким соусом теперь будут его самого подавать, да не успел. — Директор вынул из кармана платок и промокнул багровую лысину. — Он, отчаянный смельчак, у нас в начале выступления на колосниках, во-о-т там, на самой верхотуре обретается. И потом его оттуда на лебедке спускают. Мне даже думать о такой высоте страшно, а Благинину хоть бы что.

— В домашнем платье, говорите… — Следователь пожал плечами. — Если она такая больная и никуда из дома не выходит, может, у нее ничего приличного и не осталось. — Градовский вспомнил собственную матушку, которая, получив в подарок на день ангела новую шаль или пару перчаток, неизменно передаривала их кому-нибудь из родственников, отговариваясь тем, что у нее и так есть все что нужно, а лишнее — так это только моль в гардеробе радовать.

Следователь откашлялся и, сев рядом с Благининой, приступил было к допросу, но уже буквально после первых двух вопросов стало ясно, что старуха вообще мало что поняла из своего сегодняшнего приключения. Впрочем, она сумела представиться и назвала свой адрес, после чего сообщила, что в театр ее привез симпатичный мужчина с черными усами — модный фасон «ласточкины крылья», он же вручил ей красивый тяжелый