Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему?
– Покой хорош, когда ты сам спокоен. Только тогда.
– Разве я спокойна?
– По крайней мере, вы знаете, чего хотите. А это почти одно и то же.
– А вы разве не знаете, чего хотите?
– Я вообще ничего не хочу.
Кэт не спеша застегивала пальто.
– Так что же это у меня, Равик? Счастье или отчаяние?
Он нетерпеливо улыбнулся.
– Вероятно, и то и другое. Так бывает часто. Об этом не следует слишком много размышлять.
– Что же тогда следует?
– Радоваться.
Она с недоумением посмотрела на него.
– А можно радоваться одной?
– Нет. Для этого всегда нужен еще кто-то. Он помолчал. К чему я все это говорю? – подумал он. Вялая предотъездная болтовня. Обычная неловкость перед расставанием. Постные проповеди.
– Я говорю не о том маленьком счастье, о котором вы как-то упоминали, – сказал он. – Такое расцветает везде, как фиалки вокруг сгоревшего дома. Дело в другом: кто ничего не ждет, никогда не будет разочарован. Вот хорошее правило жизни. Тогда все, что придет потом, покажется вам приятной неожиданностью.
– Это неверно, – возразила Кэт. – Так кажется, лишь когда ты болен. А встанешь, начнешь ходить – и думаешь совсем по-другому. Хочется большего.
Ее лицо было освещено косым лучом света, падавшим из окна. Глаза оставались в тени, и только рот одиноким цветком расцветал на фоне бледных щек.
– Есть у вас врач во Флоренции? – спросил Равик.
– Нет. А разве мне нужен врач?
– Может понадобиться. Мало ли что бывает. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что у вас есть врач.
– Я ведь совсем поправилась. А если что случится – вернусь в Париж.
– Конечно. Это всего лишь предосторожность. Во Флоренции есть хороший врач – профессор Фиола. Запомните? Фиола.
– Забуду. Да это и не важно, Равик.
– Я ему напишу. Он позаботится о вас.
– Но зачем же? Я совсем здорова.
– Профессиональная осторожность, Кэт. Только и всего. Я напишу ему, он вам позвонит.
– Как хотите. – Она взяла сумку. – Прощайте, Равик. Я ухожу. Может быть, из Флоренции поеду прямо в Канн, а оттуда – в Нью-Йорк на «Конте ди Савойя». Если вам случится попасть в Америку, разыщите там сельский дом и в нем женщину с мужем, детьми, лошадьми и собаками. Кэт Хэгстрем, которую вы знали, я оставлю здесь. Ее могилка в «Шехерезаде». Будете там – помяните меня, выпейте рюмочку…
– Хорошо. Водки?
– Да, водки.
Она с нерешительным видом стояла в полутемной комнате. Свет падал теперь на одну из фотографий Шартрского собора. Главный алтарь и распятие.
– Странно, – сказала она. – Мне бы радоваться… А я не радуюсь…
– Так бывает всегда при расставании, Кэт. Даже когда расстаешься с отчаянием.
Она стояла перед ним, полная трепетной жизни, решившаяся на что-то и чуть печальная.
– Самое правильное при расставании – уйти, – сказал Равик. – Пойдемте, я провожу вас.
– Пойдемте.
Воздух на улице был теплым и влажным. Небо раскаленным железом нависло над крышами.
– Сейчас я вам найду такси, Кэт.
– Не надо. Мне хочется пройтись до угла. Там и сяду. Я будто впервые в жизни вышла на улицу.
– Ну и как?
– Воздух меня пьянит, как вино.
– Не взять ли все же такси?
– Нет. Я пройдусь пешком. – Она посмотрела на мокрую улицу и рассмеялась. – В каком-то уголке сознания все еще живет страх. Так и должно быть?
– Да, так и должно быть.
– Прощайте, Равик.
– Прощайте, Кэт.
Она постояла еще секунду, словно хотела что-то сказать. Потом, стройная и гибкая, осторожно спустилась по ступенькам и пошла по улице навстречу фиолетовому вечеру и своей гибели. Она не оглянулась.
Равик вернулся в клинику. Проходя мимо комнаты, где раньше лежала Кэт, он услышал музыку. Удивившись, он остановился. Он знал, что нового пациента там еще не было.
Равик осторожно приоткрыл дверь и увидел сестру, стоявшую на коленях перед радиолой. Она вздрогнула и вскочила на ноги. Радиола играла старую пластинку «Le dernier valse".