Сен-Жермен поклонился.

— Я не хотел бы никогда объявлять его, ваше величество. Пусть в этом деле не будет известно, какое участие принимал в нем граф Сен-Жермен. Я служу вам, потому что служу правде, и большего мне не нужно. Пройдут года, имя Одара, может быть, попадет в чьи-нибудь записки, но на нем будущий историк не остановится долго и пропустит его, а имя Сен-Жермена слишком громко, как…

— Как что? — спросила Екатерина.

— Как шарлатана, ваше величество, — понижая голос, досказал граф. — Тут пусть рассказывают про меня разные нелепости, а настоящее дело останется неизвестным

Екатерина вполне уже овладела собою и ответила с тою своею особенною улыбкой, которая притягивала к себе каждого:

— Но во всяком случае для меня вы останетесь другом принцессы, моей матушки. Расскажите же мне о ней!

И Сен-Жермен стал рассказывать о последних днях принцессы Иоганны, скончавшейся два года тому назад, в мае 1760 года, в Париже.

После своего разговора с Орловым Артемий оказался всей душой преданным императрице, чего, впрочем, вполне ожидал Орлов. Он был уверен в молодом человеке, которого знал давно и знал также, что он принадлежит к кружку, образованному Сен-Жерменом в Кенигсберге, а следовательно, и теперь в Петербурге, должен примкнуть к ним. Поэтому он прямо сказал Артемию, что отвезет его на другой же день на мызу, недалеко от Петербурга, где собираются люди, мыслящие одинаково с ними.

В назначенное время Орлов заехал за Артемием, и они, сев на лошадей, верхом поехали за город, как будто на прогулку. Они ехали совсем рядом, по мягкому, обросшему кое-где травкой, берегу реки Фонтанной, минуя красовавшиеся по сторонам барские дома с их садиками и широкими дворами за нарядными решетками.

— Посмотри, недурна! — толкнул локтем Орлов Артемия и кивком головы показал на садившуюся в карету у одного из домов девушку.

Артемий посмотрел и… невольно осадил лошадь. В карету садилась Ольга.

Он, казалось, княжну Проскурову узнал бы не только так вот, как увидел ее, — прямо в лицо; нет, даже если бы пришлось ему хоть за версту взглянуть на нее, он и тогда сказал бы, что это — она.

Но Ольга не могла видеть его. Она слишком скоро, не смотря в его сторону, села в карету, гусары вскочили на запятки, и карета быстро укатилась, подхваченная четверкою рослых коней.

Это была минута страшного испытания для Артемия.

Сколько долгих, мучительных лет он не только не видел Ольги, но даже не слышал о ней ничего — здорова ли она, жива ли, что с ней, где она… И вот наконец судьба сталкивает их опять, и она жива и здорова, и все так же прекрасна, как и прежде, нет… она лучше прежнего, еще прекраснее.

Первое чувство, охватившее Артемия, была радость, причем она заключалась, во-первых, в том, что он видел княжну здоровою, во-вторых — что он просто видел ее, и наконец, и это было главное, в том, что он любил ее по-прежнему.

Да, он любил Ольгу по-прежнему, но научился теперь владеть своим чувством. Будь это три года тому назад, Бог знает, что могло бы произойти с ним; но теперь, только придержав лошадь, он сжался весь, и ни один мускул его лица не тронулся, ни одно движение не выдало его; только сердцу не мог приказать он не забиться сильнее, и оно застучало, забилось, как пойманная птица в клетке.

Карета укатилась. Орлов спокойно повернул и подъехал к воротам, у которых осталась прислуга, провожавшая княжну. Все это были люди, новые для Артемия. Он не помнил их по Проскурову, но узнал на них ливрею князя.

— Послущай-ка, красавец писаный, — обратился Орлов к высокому рыжему парню в веснушках и с попорченным оспою лицом, — чей это дом, а?

Артемий издали слушал.

— А вам что, собственно? — переспросил парень, обидевшийся на слово "писаный красавец", потому что это название вызвало улыбку на лицах остальных.

— Это — дом князя Проскурова, — с важностью ответили из толпы, оробев, должно быть, пред важною, барскою осанкой молодого Орлова, поистине писаного красавца.

— А это что же — княжна или княгиня будет сама?

Сердце Артемия забилось еще сильнее. В самом деле Ольга могла выйти замуж в его отсутствие, и он, притаив дыхание, как невинно судимый ждет оправдания или приговора, ждал ответа на сделанный Орловым вопрос.

— А это — княжна, дочь князя Андрея Николаевича, — отвечали опять, и свет, и жизнь вернулись к Артемию.

Орлов засунул руку в карман, вытащил горсть медных денег и, кинув ее в толпу, толкнул ногою лошадь.

— Что с тобою? — спросил он, подъехав к Артемию.

"Ага, все-таки заметно!" — мелькнуло у того, и он постарался как можно спокойнее ответить:

— Ничего… После расскажу как-нибудь.

Орлов еще раз обернулся в ту сторону, куда исчезла карета, и они поехали дальше.

"А отчего после, зачем после? — думал Артемий. — Рассказать ему сейчас… да, конечно…"

— Да я сейчас расскажу тебе, — проговорил он вслух. — Знаешь ли, эта девушка, которую мы видели сейчас… ну, словом, княжна Проскурова…

И он, не торопясь, передал Орлову все свои связанные с княжною Проскуровой воспоминания, сам радуясь им и с любовью останавливаясь на каждой мелкой подробности.

Орлов слушал его не перебивая.

— Это бывает иногда у женщин, — сказал он наконец, отвечая на главное, то есть на то, что должно было составлять самое причину страдания Артемия — внезапную перемену в Ольге при последнем их свидании. — Женщины, в особенности девушки, так «капризны», как называют это французы, — вот у нас подходящего слова нет, — что никогда не знаешь, как с ними обходиться… И ничего не значит, что княжна приняла тебя так последний раз… А хороша она, хороша… можно тебя поздравить — очень хороша…

— Ну, поздравлять еще не с чем! — перебил Артемий.

— Все устроится! — протянул Орлов, — дай только кончить наше дело, и тогда княжна будет твоею… я ручаюсь за это…

"А ведь в самом деле! — чувствуя, как, словно от удара молнии, встряхнулось все в нем, мысленно согласился Артемий, — в самом деле…"

И соображение Орлова показалось ему вдруг настолько вероятным, что он боялся продолжать говорить о нем.

— Ну, и хорошо, ну, и не будем говорить об этом! — произнес он вслух. — Как фамилия того управляющего, к которому мы едем?

— Одар, — коротко ответил Орлов.

— А как он пишет свою фамилию, этот Одар? — спросил опять Артемий.

Орлов глянул ему прямо в глаза и назвал латинские буквы: о, d, a, r, t.

Артемий снова задумался.

"Odart" — наоборот выходило — «trado», то есть отдаю, передаю, в_р_у_ч_а_ю… У Плавта где-то сказано — "trado tibi regnum", передаю тебе царство… Мало того, Артемий знал, какая сила носит таинственное название «od» (первая часть имени) и что значит остальное — art. Он уже умел читать это слово в таинственном его смысле… И вдруг его поразило еще новое: если от пяти букв имени «odart» взять одну «d», то есть четвертую, священную букву алфавита, то останется «oart» или при перестановке выйдет "taro, tora, rato, oral", и еще более таинственное значение этих четырех слов было также известно ему.