– Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.

Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого, простора огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной свободы.

Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о гранитном резервуаре при дороге. Стоило сообщить об этом остальным, как сразу же пошли живее, завели даже походную песню. Странная все-таки вещь человеческая воля: от скуки может зачахнуть, а иногда, стоит лишь найти нужное слово, так и разом воспрянет.

Вот уже и тот самый поворот, и резервуар видно… Матросы вдруг резко остановились, сбившись в кучу. У каменного основания, уместившись на небольшом пятачке тени, лежала здоровенная сороконожка. Колебания почвы из-за поступи отряда уже успела ее насторожить, и она смотрела на людей, возведя похожие на рога щупики. Сам резервуар находился справа от дороги, слева вздымался крутой каменистый склон, так что в обход никак не возьмешь.

Найл медленно пошел насекомому навстречу; Вайг слева, Манефон справа; возможно, видя перевес в числе, тварь отступит. Но она то ли только что отыскала резервуар, то ли не хотела оставлять единственный на множество миль пятачок прохлады; во всяком случае, вздыбив верхнюю часть туловища, она напряженно откинулась назад и угрожающе засипела. Длины в сороконожке было, по меньшей мере, метра четыре, взгляд пустой, как у готовящейся к броску змеи. Вайг с Манефоном остановились, а Найл сделал еще один шаг вперед. Симеон сбивчиво буркнул насчет осторожности, и тут тварь угрожающе быстро рванулась навстречу людям, хлопоча бесчисленными ножками.

Что-то звонко тенькнуло в воздухе возле плеча Найла, и в отверстый зев насекомого вонзилась стрела. Сороконожка вякнула, поперхнувшись от боли – получилось похоже на кваканье лягушки-вола. Еще одна стрела отскочила, чиркнув по бурой роговой пластине спины, тускло поблескивающей на солнце. Сороконожка грузно вздыбилась; сонм крохотных ножек шевельнулся, словно сердитые руки. Лучники не замедлили разом пальнуть в мягкое подбрюшье. Одна стрела ударила с такой силой, что скрылась по самое оперение; было слышно, как сухо скребнула изнутри о спинную пластину. Удивительно, но тварь по-прежнему несло вперед на суетливо хлопочущих задних ножках. Тут самый рослый из матросов скакнул вперед и со всей силой саданул копьем между разведенных челюстей. Мозг Найла уловил вспышку инстинктивного отклика: внезапное сознание, что неминуема гибель. Насекомое неожиданно остановилось, затем повернулось и кинулось вспять с удивительным проворством, метя свой след розоватой кровью и каплями зеленоватой жидкости.

Люди смотрели, как насекомое пробирается через придорожные камни (выступающие стрелы затрудняют ход). Найлу почему-то вспомнилось неизвестное существо, пытавшееся залезть к нему в укрытие, когда он спал в углублении под камнем, загородившись кустом терновника. Интуиция подсказывала, что тварь, видно, подыскивала себе место, чтобы спокойно умереть.

Всеми владело радостное возбуждение; забыли и про гнетущую жару, и про то, что ноги сводит от усталости. Матроса, выстрелившего первым, наперебой поздравляли; сыпались подробности о том, как выжидали момента, чтобы попасть наверняка, и под каким углом вонзилась в подбрюшье стрела. Кувшинами черпали ледяную воду из резервуара; жадно глотали, остаток выливая себе на голову и грудь. Затем, разместившись на узкой полосе тени, что отбрасывала скала, стали закусывать хлебом с сыром и луком.

– Я вот думаю, – задумчиво сказал Симеон, – отчего вдруг ей вздумалось нападать, когда было видно, что мы превосходим числом?

Найл пожал плечами.

– Может, она считает это место своей территорией?

– Не бывает такого, чтобы колодец или источник принадлежал какому-то одному животному. Ими пользуются все, – он оглядел низкую кустистую поросль и кактусы пустынного пейзажа. – Я подозреваю, ей уже приходилось сталкиваться с людьми, и она усвоила, что их можно легко отпугнуть.

– Это здесь-то, в таком гиблом месте?

– А почему бы и нет? Ты и сам жил в пустыне.

Действительно. Найл созерцал волны зноя, переливчато млеющие над песком, и удивленно размышлял, не скрывают ли эти камни и окустья входы в подземные каверны. И кто знает, сколько еще людей хоронится тайком в подземных пещерах – а то и подземных городах – в глухих местах бескрайней земли. Он решил, что когда-нибудь отыщет этих прижизненных изгнанников и сообщит им, что они вновь могут жить на вольном воздухе, как свободные люди. Через час, отдохнув и освежившись, отряд снова тронулся в путь. Уже за поддень песок уступил место черным вулканическим камням-гладышам и ребристым выступам базальта. Дорога теперь вилась среди кустов терновника и тамариска. На западе, где-то за страной муравьев, смутно виднелись вулканы. Часа через четыре, когда солнце уже садилось, под ногами опять пошел песок. Найл узнавал окрестность; до родных мест уже совсем не далеко. Люди утомились, но когда Найл сообщил, что до цели рукой подать, они опять пошли живее, с радостью думая, наверно, что завтра повернут обратно к дому. Ох уж эти обитатели города, монотонность пустыни нагоняет на них глубокую тоску.

На восточном небосклоне проплавились первые звезды, когда Найл заприметил знакомые персты кактусов-цереусов. Вайг так разволновался, что сорвался бежать. Через десять минут он махал отряду из-под кактуса-юфорбии, что возле самой пещеры.

– Видно, она все-таки заделана.

Когда подоспели остальные, Вайг уже орудовал плоским камнем, вскапывая скопившийся над входом песок. Надуло его столько, что лаз, по сути, занесло – видно, не так давно прошла песчаная буря. Теперь копать взялись носильщики, вооружась небольшими совками; остальных разослали собирать хворост (Найл посоветовал держаться парами на случай, если вдруг потревожат жука-скакуна или скорпиона – редко кто из обитателей пустыни отважится напасть, если людей двое). Когда в ночной воздух взметнулись первые языки огня, совок скорготнул по чему-то твердому; оказалось, как раз тот большой плоский камень, что закрывает вход в пещеру. Найл сразу разобрал, что закрывающие вход камни целы все как один. Братья, руками взрыхляя землю, стали расшатывать и выкорчевывать камни. Найл приготовился, что сейчас пахнет смрадом. Но вот сдвинули на сторону последний камень, закрывающий лаз, а встретил их знакомый запах жуков-скакунов, смешанный с характерным запахом человеческого жилья. Найл взял у Манефона факел и стал на ощупь спускаться в темноту. Все здесь было так же, как он оставил, уходя. Все так же лежала на отцовой постели накрытая куском материи фигура. Когда Найл, собравшись с духом, стянул полотно, взор упал на пустые глазницы черепа. В жаре пещеры плоть на костях Улфа продержалась недолго. Остался только скелет, покрытый истлевшими обрывками одежды.