— Тебя застрелю, а дом сожгу, — орал он, потрясая своим оружием. — Выведи нас к русским, а там уматывай на все четыре стороны. Шевелись… такой-растакой!

Крестьянин всегда пасует перед военным человеком, даже если тот ему по плечо. И не от страха пасует, а просто знает, чувствует, что рука у военного, ожесточившегося в битвах, не дрогнет. Шутка ли — человека убить за просто так! Но это мирному человеку страшно, а для солдата убийство — работа.

Кряхтя и стеная, мельник стал одеваться, сходил в глубь дома, пошептал что-то тихим, как мыши, домочадцам, потом вывел лошаденку без седла. Поехали…

Вскоре они были уже на прежней горной дороге. Ночная сырость пробирала до костей. Мелитриса заснула, доверчиво припав к груди Тесина. Пастор занемел, как отсиженная нога, но остерегался шевелиться, боясь разбудить девушку.

— Ты предупреди, когда русских увидишь, — сказал борющийся с дремой трубач. — Тогда остановимся, и я по всем правилам сыграю та-та… здесь фа-диез… та-та, что значит: парламентарии едут.

Мельник не ответил.

— Понял, что ли?

— Кабы русские нас сами раньше не увидели, — проворчал мельник, зорко глядя по сторонам.

Прошел еще час. Светало. Кустарники обочь дороги выглядели совершенно мирно и безопасно, поодаль маячил небольшой лесок. Вдруг раздался оглушительный свист, соленый, злобный окрик, на дорогу выскочило сразу несколько солдат в русской форме. Тесин почувствовал, как его стащили с лошади, засунули в рот кляп и поволокли куда-то, громко переругиваясь. Сзади пронзительно, поминая черта, кричал трубач, но скоро и он замолк. «Только бы не прибили его. Господи, — с ужасом подумал Тесин. — Где Мелитриса?» Последняя мысль заставила его дернуться в руках тащившего его верзилы. Ответом был удар в челюсть и новый поток брани. По некоторым словам и выражениям, которые без труда отличит каждый иностранец, пастор догадался, что он у русских.

Здесь же в кустах трубача раздели почти донага и трубу отняли. Пастора вертели в руках как куклу, но сутану не сняли, может быть за полной ненадобностью, но скорее из уважения к сану. Во всяком случае, так показалось Тесину, хоть он мало понимал из беглого разговора. Более всего обозлила солдат бедность захваченных в плен, хороша добыча — сапоги с заплатой, тощий кошелек и чужой мундир, трубу в расчет не брали. Мелитрисы нигде не было видно, и мельник исчез, растворился в белесом утреннем тумане вместе с кургузой лошадкой. Тесин не без внутреннего смешка подумал, что знание русского языка им не понадобилось и без фа-диеза обошлись. Кляп во рту разрешал все сомненья и страхи трубача. Несчастный парламентарий стоял, придерживая рукой порты, таращился на чужие мундиры и мелко дрожал то ли от страха, то ли от холода.

Голосок Мелитрисы Тесин услыхал до того, как она появилась. Потом из-за кустов вынырнула фигура офицера, за ним, не поспевая за широкими шагами, семенила Мелитриса. Солдат ловко вытащил изо рта пастора влажный, тугой кляп.

— Правду ли говорит этот юноша? — спросил офицер строго. — Вы пастор Тесин?

— Святая правда. Я пастор их превосходительства графа Фермора.

Движение офицерских бровей, и трубачу вернули все его имущество, надели сапоги, сунули в карман кошелек и даже посадили на лошадь.

— Не говорите, кто я, — только и успела шепнуть Мелитриса.

К Тесину уже подвели лошадь.

Спустя полчаса пастор сидел у генерала Юдина и неторопливо рассказывал историю своего пленения и содержания в кистринском лазарете.

— Об этом мы потом поговорим подробнее, — закончил беседу генерал. — А теперь отдыхайте. Да… кто этот мальчик?

— Он со мной, служка…

Больше вопросов Тесину не задавали. Трубачу пожаловали двадцать пять рублей, дали охранную бумагу и проводили к своим.

С Мелитрисой Тесин встретился в походной кухне. На столе стоял сытный завтрак, дымился крепкий кофе.

— Ну вот мы и у своих, — со вздохом сказал пастор.

Разговор за ужином у генерала Дона был нетороплив и приятен, но, словно оспины на чистом лице, были рассыпаны в нем неприятные сообщения, очень тревожившие Сакромозо.

— Фермор называет поражение при Цорндорфе «неудачным случаем», — с насмешливой улыбкой сказал генерал и стал очень подробно и смешно описывать неповоротливость русских в этой баталии, повальное пьянство, особо коснулся славных успехов прусской кавалерии. — Говорят, перед штурмом король велел передать Зейдлицу: «Скажите генералу, что он головой отвечает за эту битву!» Ответ Зайдлица заслуживает анналов истории: «Передайте королю, что после битвы моя голова в его распоряжении!»

Красиво, что и говорить! Но после описания битвы Дона с той же значительностью и скрупулезностью стал рассказывать об отступлении русских. Они уходили с поля боя на виду нашей армии, построившись в две колонны, в полном боевом порядке, между колоннами шли обозы с ранеными и материальной частью, солдаты на руках тащили артиллерию, в том числе трофейную, а также уносили десять прусских знамен.

Сакромозо не мог скрыть своего удивления:

— Но почему же король не преследовал их? Почему не разгромил противника полностью?

— Господин банкир, мы потеряли под Цорндорфом одиннадцать тысяч человек, и что особенно важно — ощущение собственной победы. Кто знает, что было бы, не наткнись русская солдатня на бочки с вином? В рукопашном бою русские не знают себе равных. Большая часть ран в нашей коннице — сабельные, и раны нанесли пехотинцы. Выпьем за победу?

— Выпьем… А каковы дальнейшие планы?

— Я не раскрою вам военной тайны, если скажу, их величество очень рассчитывает на помощь англичан. Хватит им прятаться за собственное золото. Деньгами не оплатишь жизнь солдат. Нужна реальная помощь, например, флотом.

Сакромозо ушел от скользкой темы. Поговорили о достоинствах кухни, о будущей зиме, перемыли кости общим знакомым, посмеялись о симпатии коменданта фон Шака к престарелой баронессе, а потом опять вернулись на прежние позиции.

— А каково настроение короля? — Сакромозо словно за язык кто-то тянул.

— Говорят, не из самых лучших. У их Величества хандра. Но это вы сами можете узнать. В конце недели король будет в Кистрине.

Вот это новость так новость! Сакромозо понял, что пора прекратить играть с судьбой в прятки, надобно принимать решение. Давно ворочалась в голове его некая мыслишка, и как ни гнал он ее от себя, напоминая о законах масонского братства, она только разбухала, как попавший в весеннюю лужу боб, и уже стала прорастать зеленым ростком.

Кажется, как недавно это было: новый дом в Кенигсберге, новые связи, свежеиспеченный банк. Рыцарю не просто стать банкиром, мешают не только незнание предмета, который он так и не выучил, все за него в банке делал Ведель, он служил лишь прикрытием, но и сомнения этического и морального свойства. Выбор был мучительным, и очень тогда помог ему магистр Жак. И все совпало… Древние кабалистические таблицы не врут, только надо уметь правильно истолковать ответ.