Имя его Надя боялась произнести даже себе самой. Самое глупое, что в нем не было ничего особенного. Он относился к ней по-приятельски, но без всяких особых знаков внимания. Он посоветовал Сироткиной поступить на журфак, но потом даже не спросил, поступила ли она. Надя знала, что он женат, что у него шестилетний сын. Он мог, разговаривая, пройти с ней пешком пол-Москвы, а после не замечать ее в коридоре две недели.

Теперь она больше не открывала журналов, лежащих в тумбочке у отца. «Так можно только с ним!» – говорила себе Надежда. Она давно была готова и к взлету, и к падению. Но ни к тому, ни к другому никто не приглашал.

Сироткина вошла следом за Яковом Марковичем и остановилась возле двери в нерешительности.

– Что, Наденька? – спросил Раппопорт, усаживаясь в скрипучее кресло.

– Письмо… Все смеются, никто не хочет брать. Я подумала, может, на вас расписать? Для статьи пригодится…

– Что за письмо, детка?

– Десятиклассница пишет, мечтает стать журналисткой…

Тавров, протянув к Наде ладонь, будто прося подаяние, вытащил из кармана пиджака очки, глянул на обратный адрес, вписанный Надей в учетную карточку.

– Ox, Надя, Надюша, купеческая дочь! Мне бы, мадемуазель, ваши заботы!

Ворчал Раппопорт ласково, мимоходом, мысли его были сосредоточены не на письме. Тем не менее он расправил тетрадный листок и стал читать вслух.

«Дорогая редакция! Посоветуйте, как стать настоящей журналисткой. Что меня влечет к этой профессии? Я хочу видеть жизнь, хочу любить людей, хочу писать для них. Ни дня без строчки, нужной людям! Многие скажут, что это романтика юности. Но я люблю запах только что полученной газеты, люблю шуршание ее всезнающих страниц. И мне кажется, я сумею вынести правду из жизни и подарить людям то, что сумела вобрать в себя, читая вашу газету. Валя Козлова».

– Наивно, да? – спросила Надя.

– Почему же?

Раппопорт отложил листок и, сняв очки, внимательно разглядывал Сироткину – ее худоватые коленки, слишком острые плечи, несоразмерно большую грудь и симпатичную головку, обрамленную распущенными волосами.

– Вы же смеетесь, Яков Маркыч!

– Да, ей-же-ей, нисколько! Очень умное письмо. Разве мы с вами, Наденька, не хотим видеть жизнь и любить людей? И не хотим писать для них? Надо ей сообщить, что если она станет журналисткой, она действительно очень скоро вынесет из жизни всю правду, а подарит то, что сумеет вобрать в себя. И насчет запаха газет эта Валя Козлова права. Запах есть, да еще какой!… Как будущая журналистка вы, Наденька, вполне можете ответить сами.

– Я давно хотела вас спросить, Яков Маркыч, – Надя забрала протянутое ей письмо. – Разве вы не верите в то, про что пишете? А как же пишете?

– Надежда Васильевна, вы – прелесть!

– Как же вы можете это делать, все понимая?

– Вот именно, все понимая, я понимаю, что должен делать, как делают все! Вас удивляет то, что пишу. А меня удивляет, что люди стоят в очереди за газетой и читают то, что пишу! Дайте слово, что вы не расскажете вашему ответственному папе то, что я вам сейчас скажу.

– Я ему ничего не рассказываю! – Надя обиженно сложила губы.

– И умница! Так вот: как сказал один мой друг, я был большевиком, а стал башлевиком!

– Как это?

– А так. Вроде этой вашей Вали Козловой я люблю шуршание. Только не страниц, а дензнаков.

– Это неправда! Вы на себя наговариваете. Или вы принимаете меня за дурочку?

– А что такое газета? Вам говорили на журфаке?

– Вообще-то…

– Вообще-то слово «газета», кажется, в восемнадцатом веке и, кажется, в Италии означало «мелкая монета». А кто делает газеты – мелкомонетчики. А кто пишет письма в газету?

– Ну, жалуются… – стала перечислять Надя. – Еще не очень умные просят совета как им жить. И малограмотные пенсионеры, которым делать нечего, горячо поддерживают и одобряют…

– Да вы, Сироткина, почти социолог! – похвалил Раппопорт. – Я вас недооценил!… А что вы делаете с письмами, критикующими э… нашу родную советскую власть?

– Я их не регистрирую и сдаю редактору отдела.

– А он?

– Кажется, он их относит заместителю редактора…

– Кажется? Вы прелесть, Надя! А помните письмо о том, что нашему вождю пора на пенсию? Где автор письма? Сидит, Надя. Кто его посадил, вы подумали?… А доцент из ярославского института, который написал в нашу газету предложение продукты из обкомовского буфета пустить в детские сады? Мы переслали письмо в обком, а обком исключил бедного доцента из партии за клевету на обком. Студенты пошли в обком объяснить, что их преподаватель хороший, их заперли в комнате и вызвали наряд КГБ. Они больше не студенты, Надюша… А вы говорите – кажется…

– Что же мне делать?

– Вам? Не знаю. Вам нужен мужчина, Надя.

– Как это? – она мгновенно покраснела.

– А вот так. Нормальный циничный мужчина вроде меня. Только лет на двадцать помоложе. Он вам все объяснит. Письма читателей не способствуют вашему созреванию. Правда, наивность компенсируется. Тот, кто вами овладеет, получит бездну наслаждения…

– Я старая дева.

– Этот недостаток, Сироткина, преодолевается в самый короткий срок, поверьте! Один субботник – и порядок! Целую в шейку.

Проводив Надю глазами до двери, он подумал, что и сам бы занялся этой чистой, как стеклышко, и симпатичной девушкой. Препятствие не в том, что она молода и годится в подружки его сыну. А во внутреннем равнодушии. Старость – не возраст. Старость – когда спрашиваешь: «А зачем это мне?» Яков Маркович сладко потянулся, заложив руки за голову. Взгляд его упал на перекидной календарь на столе. Нет ли какой-нибудь даты, за которую можно зацепиться? Степан Трофимович жаждет вырваться вперед, пока Макарцев прикован к постели. Как не помочь партайгеноссе Ягубову?

В связи с полным отсутствием свежих идей Раппопорт начал листать календарь. Остановился он на дате Парижской Коммуны. Может, призвать советский народ к небольшому восстанию в знак солидарности с французским пролетариатом? Идея неплохая, но спина еще не очень отдохнула от лагерных нар. Может, всем 12 апреля улететь в космос в честь первого полета моего друга Гагарина? Но если здесь нечего жрать, там ведь даже дышать нечем! А это что? В ночь с 13-го на 14-е апреля 1919 года двенадцать коммунистов депо Москва-Сортировочная ночью бесплатно чинили паровозы. Состоялся первый субботник. Постойте-ка! Прошло ровно пятьдесят лет. А что, если… Надя, золото, надоумила! Вверху первой полосы утренней «Трудовой правды» на огромном снимке советские руководители обнимали новых чешских лидеров, прибывших в Москву.