Я вдруг почувствовала, что готова прочесть Леше хорошую лекцию, и это меня отрезвило. Для лекций времени не было.

— Впрочем, это дело не мое, — свернув тему, я снова кивнула на смартфон в его руке: — Значит, ты никогда этого гражданина здесь не видел?

— Не видел, — покачал головой Леша. — Я работаю первый месяц…

— А можно поговорить с кем-то, кто работал здесь до тебя?

Леша помотал головой:

— Раньше здесь была печать фото.

— Ах, печать фото… — протянула я. — Это еще загадочнее…

— Что загадочней? — жалостливо спросил Леша, и его брови поднялись с таким трагическим непониманием, что фирменная бескозырка отползла на затылок.

— Ну, хорошо. — У меня появилась в голове еще одна гипотеза. — Скажи мне, Леша, специалист по мобильникам, а такая штука у вас продается? Где такую можно купить?

С этими словами я порылась в кармане сумки и достала оранжевый брелок.

Леша отцепился от моего смартфона, положив его на прилавок, взял обеими руками брелок и рассматривал его послушно и очень долго — словно ему казалось неприличным вернуть его сразу. Но уже было понятно, что видит он такую штуку впервые.

— Не встречался, — произнес он наконец и вернул мне брелок.

Я задумчиво покрутила его на пальце и бросила в карман сумки.

Тут мне надо было повернуться и уйти. Однако меня не покидало чувство, что с этим местом связанно что-то, способное повлиять на мою судьбу. Как это у меня обычно бывает, я не могла определить заранее, какого рода будут эти перемены — позитивными или негативными. Но Леша выглядел настолько типичным офисным жгутиковым, настолько он был нелеп и безобразен, что представлял собой кристальный пример человека, которым быть не следует. Именно поэтому я решила выяснить его мнение:

— Леша, а можно личный вопрос? Вот если бы ты попал в некое место, где можно выполнить любое желание, что бы ты пожелал?

— А зачем вам? — спросил Леша.

— Мне для анкеты, — соврала я.

— Какой анкеты? — спросил Леша.

— Нам задали, — соврала я.

— Что задали? — удивился Леша.

— Опросить прохожих, — соврала я. — Допустим, есть прибор, который может выполнить любое твое желание. Что бы ты попросил? Деньги? Любовь? Ум? Что?

Леша кивнул с пониманием, наморщил лоб и открыл уже рот, но ответить не успел. Он поднял глаза и посмотрел куда-то за мою спину. Его зрачки расширились, и он рефлексивно вытянулся, словно в салон пожаловал владелец сети.

— Власть, — послышался сволочной голосок за моей спиной, и я резко обернулась.

Передо мной стояла самоуверенная девица в высоких черных сапогах. У нее было обожженное солярием лицо такого темного цвета, который во всех странах мира считается признаком низшей касты, и лишь в Москве — элементом олигархического гламура. Взгляд девицы был таким самоуверенным, какой бывает лишь у владелицы, случайно заглянувшей на собственную точку. Руки ее, сжимавшие меховую сумочку, покрывали бесчисленные кольца с бриллиантиками, чей мелкий размер вполне компенсировался количеством, прекрасно отражая мелочность и жадность хозяйки. Волосы хозяйки были черные, а стрижка пронзительно модной — она напоминала кокосовый орех с небольшими бакенбардами, прикрывающими виски и кончики ушей. Я была шокирована. Впрочем, она тоже.

— Что тебе здесь надо, Гугель? — прошипела Жанна и, хищно пошевелив пальцами, проворно вынула из меховой сумочки травматический пистолет.

Леша за моей спиной испуганно завизжал.

У любого человека есть свои враги, даже у безымянной амебы, не имеющей собственного мнения. У человека, который живет, занимается своими делами или хотя бы просто имеет мнение, враги найдутся обязательно в большом количестве, хотя особый шик — делать вид, что ты о них не знаешь. Жанна была не просто моим врагом. Жанна была врагом старинным и абсолютно заклятым. Со злобной иронией судьба постоянно сталкивала нас, и с каждым разом наши встречи становились все более кровавыми.

В наших отношениях все было отвратительно. Познакомили нас мамы на юге, когда мне исполнилось пять, а Жанне, соответственно, семь. Для каждой из мам кавайный чайлд являлся, разумеется, тем паравентом, который не дает женщине ощутить все то, ради чего женщине имеет смысл ехать на курорт без собственного мужчины. Шла вторая неделя. Обе мамы еще на что-то наивно надеялись, но уже скучали отчаянно. И вот нашли друг друга.

Не помню, чем именно я развлекала себя на пляже в тот злополучный день, но моей маме стало, как обычно, за меня стыдно, и тогда мне в пример была строго поставлена девочка, которую я возненавидела раньше, чем посмотрела, куда указывает мамин палец. А когда посмотрела, встретила еще более ненавидящий взгляд из-под белесой челки. На этом все могло закончиться: ничто не обещало, что мы должны встретиться. Но тут впервые сработал тот Sprungfeder, который затем продолжал нас сталкивать всю жизнь.

Пляж, море, совок для песка и разбросанные по одеялам конечности отдыхающих, словно сговорившись, образовали на следующий день практически невероятную цепь событий, в результате которой Жанна совершенно справедливо получила в глаза песка, а я, соответственно, лишилась левой косички. После этого наши мамы, разумеется, познакомились.

Я пыталась объяснить, что из этого знакомства не будет ничего хорошего, но тщетно. С тех пор долгих пять лет моя мама мне не верила — пыталась водить с бывшим Жанниным инкубатором дружбу и даже какие-то общие дела. Лишь после одной истории с деньгами, в которой, по счастью, ни я, ни Жанна не были замешаны, мамы рассорились окончательно, и каждая считала себя обокраденной и обиженной.

Но до этого момента я испытала столько бед и лишений, среди которых даже донашивание за Жанной старых платьиц покажется совсем уж детским пустяком.

В свои неполные семь Жанна была сильна и беспощадна. Я же в свои пять не собиралась признать ее авторитет. Каждый день становился поединком, замечать который наши мамы отказывались. Насколько я понимаю, тонкий белесый шрам над бровью от удара ракушкой Жанне удалось свести лишь недавно неимоверной дозой ботокса. Мою бровь Жанна рассекла позже, когда мамы отдали нас в одну балетную школу.

Я с удовольствием пропущу описания всех этих мерзостных сцен, отравивших и мое, и ее детство. Достаточно лишь сказать, что до некоторого времени я искренне полагала, что такими и должны быть отношения любых двух подруг. А все, что я наблюдала на экране кинематографа и ТВ, лишь укрепляло во мне эту уверенность. Когда к двенадцати годам у меня завелась другая подружка, я с изумлением узнала, что подруга может не только делать гадости, а изредка даже чем-то помогать.

В пубертатном возрасте Жанна стала абсолютно невыносимой, а ее амбиции достигли вселенского размаха. Не поделив мальчика, мы устроили первую по-настоящему кровавую драку, после которой у меня оказалось проткнуто рукояткой расчески правое легкое, а у Жанны — напрочь разорвано каблуком левое ухо, из-за чего ей приходилось позорно стричься под горшок, пока в московские клубы не пришла из Гонконга мода на рваные уши.