Мы с Ремремом молча смотрели на него.

Ремрем был потрясен. Я понимал, он видит, как рушится весь наш замысел. Он был уверен, что Нимрод Шумерский станет нашим могущественным союзником. Фат Тур уничтожил эту надежду.

С другой стороны, я обрадовался. Мне стал совершенно ясен дальнейший путь. Нимрод разорен. Он теряет войско – и страну. И наверняка в отчаянии. У меня в двойном дне фургонов и в седлах верблюдов спрятано почти десять лаков серебра, и еще сотни лаков лежат в сокровищнице фараона в Долине Царей. Царь Нимрод и Шумер наши. Я могу диктовать цену. Нимрод не посмеет мне отказать.

У меня в руках два молота, как бы ни придирался Ремрем к моим словам. Еще один молот ждет меня на острове Крите. Он почти ничего не стоит в серебре, но, если считать в несчастьях и разбитых сердцах, цена может оказаться грабительской.

Когда на следующее утро мой старший раб Рыжий принес завтрак и серебряный кувшин с вином, я проснулся в приподнятом настроении. Я разбавил вино розовой водой и пил его на террасе, глядя на великую реку, которая с начала времен находилась в центре истории.

Несмотря на только что полученные сведения о бедственном состоянии державы Нимрода, на величественный вид реки и далеких гор с заснеженными вершинами, несмотря на прекрасное вино в чаше, я чувствовал, как испаряется прекрасное настроение. Я знал, что упустил нечто очень важное, но, подобно комару, жужжащему над головой, это что-то ускользало от меня, и я никак не мог обнаружить его.

Я вновь обошел террасу и вдруг замер на полушаге. Рыжий в тревоге смотрел на меня.

– Я что-то упустил, господин? – озабоченно спросил он.

Я поставил ногу на пол.

– Ничего такого, что нельзя было бы исправить, – заверил я его. Прошел к столику для письма и вывел на листке папируса несколько слов. Сложил листок, запечатал и отдал Рыжему. – Пожалуйста, немедленно отнеси это высокородной царевне Техути, и постарайся передать это ей лично в руки. Потом ступай к главному конюху и скажи, что мне нужны две лучшие лошади. Пусть оседланные ждут во дворе. Я приду немедленно. И не хочу ждать.

Рыжий убежал выполнять мое поручение.

То, что мне было нужно, я никак не мог бы сделать в зиккурате. Я не сомневался, что здесь, в каменных стенах, есть тайные комнаты с потайными глазками, у которых дежурят слуги царя Нимрода или верховного жреца. Представляю себе, с какой радостью они донесли бы своим господам, что я везу перезрелый плод.

Я допил остатки вина с гораздо меньшими церемониями, чем оно заслуживало, и пошел к себе за плащом для верховой езды. Потом спустился к конюшням позади зиккурата. Техути заставила меня ждать меньше получаса и пришла веселая и смеющаяся. Ее прекрасное лицо было озарено счастьем и радостью; в ней появилась изящная красота, какой не было раньше. Она обняла меня, встала на цыпочки и прошептала на ухо:

– Рыжий говорит, у тебя есть для меня сюрприз. Поэтому я не должна говорить девочкам, что ухожу с тобой. – Она рассмеялась мне в лицо. – Скажи! Ну скажи! Ты знаешь, что я не выношу тайн, мой дорогой Таита.

– Пойдем туда, где мы можем быть одни.

Несмотря на ее пылкие заверения, что от нетерпения она сейчас же умрет, я посадил ее в седло и поскакал вперед, на берег реки Евфрат. Выехав на буксирную тропу, я пустил коня шагом и позволил Техути догнать меня.

– Как ты можешь быть таким жестоким? Я знаю, что ты припас мне подарок. Клянусь любовью к Озирису, я больше не выдержу этой пытки!

– На этот раз у меня нет для тебя подарка. Только один простой вопрос. Сколько времени прошло с тех пор, как вы с Зарасом вернулись из пещеры Майя?

– Вопрос легкий. Прошло сорок три дня и… – Она посмотрела на солнце, измеряя его высоту, – …и примерно семь часов.

Я, не улыбаясь, кивнул.

– И ты ничего не теряла с тех пор?

– О нет. Волшебное кольцо при мне.

Она вытянула руку, и алмаз на пальце сверкнул почти так же ярко, как ее глаза.

Я не ответил на ее улыбку, но выразительно посмотрел ей в прекрасные глаза. После короткого молчания радость исчезла с ее лица, вытесненная смущением: царевна вдруг поняла, к чему мои вопросы. И опустила глаза.

– Ты забыла сказать мне, Техути? – Я говорил безжалостным, непрощающим тоном. – Ты почти уже месяц как пропустила свою красную луну и пыталась скрыть это от меня, хотя дала слово.

– Я не хотела обмануть тебя, – прошептала она. – Просто мне хотелось, чтобы мой ребенок еще немного пожил во мне. Я сказала бы тебе, Тата, правда, сказала бы.

– Да, – согласился я. – Уверен, сказала бы – было бы уже поздно. Твое бессмысленное себялюбие поставило под угрозу твою жизнь и египетский трон.

– Я никогда больше так не буду, дорогой Тата.

Она всхлипнула и отвернулась от меня, пряча лицо, с которого отирала слезы рукой с алмазным перстнем.

– Это ты уже говорила. – Я сердился и не скрывал этого. – Пойдем.

– Куда?

– Вернемся в мои покои в зиккурате.

Перед тем как идти на встречу с ней к конюшням, я приготовил настой. Вскипятил сухую кору колючего узловатого дерева, принесенную из диких земель за порогами Матери Нила. К нашему возвращению ядовитый отвар уже остыл. Я привел Техути в свою опочивальню и усадил на ложе. Потом принес чашу и заставил выпить черный напиток до капли. Я знал, что вкус у него горький, как желчь, но не стал ее щадить. Трижды царевна давилось, ее едва не вырвало, но я был безжалостен.

Только когда чаша опустела, я пожалел Техути. К этому времени лицо ее побелело, как выгоревшая на солнце кость, глаза налились кровью и слезами.

– Прости, Тата, я вела себя зло и глупо. Я предала твое доверие и понимаю, что ты не можешь простить меня.

Я сел перед ней, обнял и баюкал, пока она не перестала всхлипывать. Когда она уснула, я укрыл ее одеялом из меха и пошел поговорить с двумя другими девушками. Я объяснил им, что Техути заболела губительной заразной лихорадкой и из-за опасности заразиться с ней нельзя видеться, пока она не выздоровеет.

Я вернулся к Техути и все следующие дни и ночи проводил подле ее. Днем я читал ей, играл на кифаре и пел ее любимые песни. Ночами я укладывал ее в свою постель и нянчил, как больного ребенка, пока настой, который я ей дал, не подействовал.

На третью ночь меня разбудили стоны и крики боли. Я обнял ее и стал укачивать, успокаивал и подбадривал, пока не почувствовал, что начинаются сокращения ее утробы. Тогда я стал массировать ей живот, чтобы облегчить боль и помочь добрым богам исторгнуть из нее мертвое существо.

Когда наконец оно вышло в потоке крови и слизи, Техути поднялась на локте и взмолилась:

– Позволь мне посмотреть на него. Позволь увидеть моего ребенка.

К последу прицепился такой непристойный маленький гомункул из слизи и крови, что я знал: это зрелище будет преследовать ее до конца жизни. Я не мог уступить ее мольбе. Я соскреб безжизненный маленький комок в серебряную чашу для вина и, едва стемнело, спустился к конюшням, уехал далеко в чащу леса, растущего на берегу реки, и похоронил в крошечном серебряном саркофаге у подножия гигантской чинары. Склонился у ничем не обозначенной могилы и помолился Изиде, богине детей, чтобы позаботилась об этой малой душе.