Смотритель почесал затылок, при этом его феска сдвинулась вперёд, на густые раскидистые брови.

– Вы задали мне довольно трудный для объяснения вопрос. Лучше сказать, много вопросов. Да мы можем с вами встречаться достаточно планомерно, но я, во-первых, от Вас никуда не уезжал, милая мадмуазель Жоли. – Улыбнулся он. – А, во-вторых, вероятность наших, надеюсь, обоюдно приятных встреч довольно высока, но не беспредельна. Однажды, идя по этой улице, вы можете не обнаружить здесь, не то, что меня, но даже этого здания, или целого квартала.

Жоли вспомнила, что в истории, которую ей прислал Вернан, некие супруги ложились в одну и ту же постель, но постепенно перестали встречать там друг друга. Смотритель, по сути, говорил о том же. Она опять стала нервно кусать губы. Джерри Маллиган, как мог, старался её утешить своим мечтательным саксофоном.

– Что же касается господина фон Триера, то он, как и все нормальные, в смысле ненормальные люди, живёт сразу во многих временах. Просто в том времени, в котором мы с вами здесь и сейчас беседуем можно увидеть только одну его первую короткометражную картину, в то время как месье Вернан, по всей видимости, мог бы прислать Вам по почте плёнки нескольких его фильмов, или даже всех, если он к тому времени умер. И Вы бы смогли эти плёнки просмотреть.

– Но сколько же лет тогда сейчас Вернану? – Жоли и сама понимала, что её вопрос имел смысл только для определённого места и времени, просто ей хотелось эмоциональной поддержки. – И вообще, если он в будущем, то как же я могу его встретить?

– Однако письма ведь доходят! – Нашёлся Смотритель, знавший намного больше Жоли о хитросплетениях времён.

– Действительно, доходят! – Оживилась Жоли, плохо понимая, как удаётся почтовой службе добиваться столь удивительных результатов.

За это ей, почтовой службе, можно было простить многое! Что такое, заурядные бытовые оплошности, неточности доставки по сравнению с соединением одиноких сердец, находящихся в разных пространственно-временных континуумах? Она снова вспомнила трогательную и торжественную речь месье Бежара. Да, гордится, его ведомству, определённо, было чем. Но одно дело, письма, птицы, ангелы – существа бесплотные, удивительные, метафизические бумажные кораблики, которым вопреки всем законам физики удаётся пересекать моря и океаны, заодно с годами, десятилетиями и веками. Другое дело – живые люди из плоти и крови…

– Хотите коан? – Жоли резко и внезапно развернулась к Смотрителю.

– Что ж, пожалуй, попробую. – Согласился он.

– Кому нужна дорогая красивая ваза, разбившаяся 800 лет назад в Китае династии Сун?

Смотритель аккуратно поставил чашечку из тонкого саксонского фарфора на блюдце, стоявшее на небольшом коричневом столике, разделявший их, скрестил пальцы в замок, упершись локтями в витиеватые подлокотники своего барочного кресла, и на минуту задумался. Наконец, он снова взял чашечку в свои тонкие изящные художественные пальцы, отхлебнул из неё, и лукаво посмотрел на Жоли.

– А вы думаете, никому? – Он ещё какое-то время весело рассматривал её.

– Ну, так кому же? – В интонации Жоли прозвучал вызов, состоящий из смеси сарказма с безнадежностью.

– Археологу, мадмуазель. Археологу. – Чётко по слогам выговорил Смотритель, глядя ей в глаза насмешливо и прямо.

Теперь, настал его черёд торжествовать, потому что, он отчётливо видел, как её глаза постепенно округлялись, рот медленно приоткрывался, а сигарета чуть не выпала из ослабевших от удивления пальцев. Смотритель не замедлил развить свой успех.

– Если мадмуазель, столь же сильна в древнегреческом, как и в «Горной энциклопедии». – Жоли немного покраснела, ей стало стыдно, что она так бесцеремонно обошлась со старым медным гонгом, который ведь, в сущности, не желал и не делал ей зла. – Ничего, ничего, судьба Гонга – быть битым. – Беззаботно заметил он, по поводу её видимого смущения.

– Так, вот, – серьёзно заговорил он, отбросив все шутки и церемонности, – «Архэ» (αρχή) на языке древних греков означает «первоначало», исток всего существующего. Только тот, кто ищет начало всех начал, истинный археолог, может по-настоящему оценить пустоту разбитой вазы. Больше – никто! – Смотритель удовлетворённо откинулся в своём барочном кресле, заложив ногу на ногу.

– Спасибо Вам, месье Смотритель. – Тихо проговорила Жоли, глядя на свои коленки. – А ведь, я даже не знаю Вашего имени, это так неловко.

– Я тоже его не знаю. – Спокойно ответил он, позвякивая саксонским фарфором. – Знал когда-то, но забыл. После того, как я покинул отцовский дом и свою мать, я много путешествовал по миру и везде меня звали по-разному. Из чего я сделал вывод, что моё имя – эта такая же иллюзия, как единое для всех время. Только, если всеобщее время, как я уже сказал, служит для синхронизации различных событий, то индивидуальное имя требуется для того, чтобы разделять тебя с миром и другими людьми. И в том, я вижу двойную глупость.

– Почему глупость? – Удивилась Жоли. Её, естественно, коробил звук звякающего фарфора.

– Я думал, Вы спросите, почему двойную? – Он легко засмеялся. – Видите ли, мадмуазель Жоли, – одна часть глупости состоит в том, что мир един и не делим и не имеет никаких частей и отдельных фрагментов. А вторая, заключается в том, что никакого единого, целостного мира не существует, а существуют только единичности, лейбницевские «монады», бесконечно одинокие и замкнутые в своём существовании.

– Вы считаете, что справедливо, одновременно и то, и другое? – Жоли имела кое-какое представление о диалектике и о споре «номиналистов» с «реалистами», ещё со времён своего пребывания в католическом интернате.

– Как раз, наоборот! Я-то как раз полагаю, что и то, и другое и всё вместе – это полная чушь! – Смотритель вдруг забурлил как забытый на плите чайник. – Разуму всегда хочется оставить за собой последнее слово, поставить жирную точку, или лучше восклицательный знак! Но иногда следует просто, ради приличия, помолчать.

Жоли теперь не знала молчать ей, ради приличия, или Смотритель, говоря о молчании разума, имел в виду совсем не то, про что она подумала, или, по крайней мере, не совсем это. (Жоли, строго говоря, вовсе не считала, что, если она что-то говорила, то эти слова принадлежали её разуму). На всякий случай, она схватилась, как за спасительную соломинку за очередную сигарету. И, судя по всему, это решение было правильным, потому, что чайник в груди смотрителя, на секунду затихнув, вновь начал клокотать с новой силой.

– Как они не могут взять в толк?! Мир – это таинственная недосказанность! Нет, Вам обязательно нужно почитать Кафку. Обещайте мне. – И с этими словами он снова полез на полку за секретным цитатником Мао.

– Вот, слушайте, нашёл! – Объявил смотритель, после недолгого перелистывания страниц тоненькой красной книжицы, и невнятного выговаривания себе под нос каких-то неопределённых придыхающих междометий.

Джерри Маллиигана и дождь он решил оставить как есть, видимо, и тот и другой ему не мешали, а, наоборот, по мнению Смотрителя, выступали соответствующим художественным фоном, тому, что он собирался сказать ей о недосказанности. Жоли решила слушать, учитывая это обстоятельство, то есть сразу всех.