— Я тебе уже говорил, Майя: не трать на меня свою жалость. Если возникнет нужда, я все равно убью тебя, и рука не дрогнет.

— Ну конечно, ты же кишон. Где это видано, чтобы у кишонов дрожали руки, — сказала Майя и прямо посмотрела ему в глаза. — Однажды может наступить день, когда тебе придется исполнить свой долг, — она помолчала. — Возможно даже, что я сама попрошу тебя об этом.

Он ответил ей непонимающим взглядом.

Майя уставилась в огонь и погладила Аргуса по голове.

— В утраченном аббатстве со мной что-то произошло. Я этого не ожидала. Помнишь, как я вышла из лабиринта? Ты тогда отгонял волков.

— Помню, — сказал он.

— Солдат попытался меня задушить, а я призвала магию кистреля и упала без сознания. Я не знаю, сколько это продлилось, но, кажется, довольно долго. Когда я пришла в себя, ты сидел рядом и уже успел перевязать свои раны, — Майя снова посмотрела в огонь. — Во сне… во сне я становлюсь другим человеком. Это так?

Треснула горящая ветка, и над костерком взлетела стая искр.

Кишон молчал. Его била дрожь. Наконец он ответил — тихо, почти шепотом.

— По ночам я боюсь вас больше всего.

— Почему? — спросила она, продолжая поглаживать Аргуса.

Кишон помолчал, подбирая слова:

— Во сне вы иногда встаете. Глаза у вас открыты, но на зов вы не отвечаете. Я думал, что вы ходите во сне, но тут что-то другое. Вы говорите на чужих языках. По большей части незнакомых. Ходите по лагерю, рассматриваете все, как в первый раз. Даже походка у вас другая. Вы рассматриваете собственные руки, как чужие. Вы смотрите в небо и улыбаетесь… и это нехорошая улыбка. Дохту-мондарцы учат, что все мы перерождаемся к новой жизни, умерев в старой. Когда я вижу, как вы меняетесь по ночам, я начинаю в это верить. Честно говоря, вас я боюсь больше, чем страхогорищ.

Сон окончательно оставил Майю. Она знала, что дохту-мондарцы верят в перерождение. Она читала об этом в их книгах. Они верили, что душа рождается на этой земле снова и снова. В этой жизни — король, в следующей — крестьянин. Но интереснее, по крайней мере, для Майи, было другое: верования эти являли собой изощренный вариант легенды о Бесчисленных — душах, которые так страстно мечтали о теле, что готовы были занять любое, какое им подвернется, даже тело животного. Майя положила голову на колени и замолчала. Напротив нее лежал человек, которого отец послал убить ее, но больше она не произнесла ни слова.

* * *

У этих гор не было ни конца, ни края. Не будь Майя так утомлена, череда спусков и восхождений, пожалуй, доставила бы ей удовольствие. Джон Тейт то и дело показывал и называл разнообразные растения, попадавшиеся им по пути. Величественные водопады срывались с отвесных утесов бесконечным потоком, омывая иззубренные скалы. Деревья, одетые темно-зеленой листвой, вырастали до невероятных размеров, однако не в силах были превзойти каменные громады гор.

Майя и Джон Тейт вели кишона, закинув его руки себе на плечи и не давая упасть. Когда он уставал или не мог идти от боли, они просто тащили его на себе. Кожа его пылала от жара, от ран исходил сладковатый гнилостный запах, а расползавшиеся красные пятна говорили о том, что болезнь зашла уже очень далеко.

Открывшееся наконец путникам аббатство казалось очень маленьким по сравнению с окружавшими его утесами и тем поразило Майю до глубины души. Оно было пристроено прямо к утесу, вот только утес этот размерами и высотой во много раз превосходил гору, на которой стоял Рок-Адамор. Нижние ярусы аббатства были оторочены густой порослью вечнозеленых деревьев, листва которых смотрелась приятным контрастом с серым камнем. Поодаль, в трещинах и расселинах, ютились немногочисленные заблудшие елочки. Аббатство стояло у самого перевала, за которым Майя насчитала четыре других. Тропа уходила вдаль, сколько хватал глаз, оставляя все прочее воображению. Аббатство имело четыре яруса, выложенных из светлого камня; разновысокие стены укрывались пологими склонами крыш. Оно не могло потягаться в размерах с аббатствами, виденными Майей в Коморосе, и все же производило впечатление уже хотя бы при одной мысли о том, сколько же сил ушло на то, чтобы выдолбить и раздробить такое количество камня на такой высоте.

Увы, для того чтобы подняться к аббатству, следовало начале спуститься. На дне расселины прозябала деревушка у реки, миновать которую на пути к аббатству было решительно невозможно. В деревушке имелось несколько скромных домишек, один — с водяным колесом, вращаемым бурливым речным потоком. Местные жители говорили на смеси трех языков, в которой преобладало монское наречие. Майя его не знала, однако сумела выдать себя с товарищами за дагомейских путешественников, тем более что жители деревни не разбирались в акцентах. Явление дагомейцев их удивило, однако не слишком заинтересовало.

В деревне имелся целитель по имени Дом Сайлас — ссохшийся человечек с некогда черными, а ныне изрядно побитыми сединой волосами. Он тотчас же принялся хлопотать вокруг кишона, то сокрушенно цокая языком, то приговаривая что-то по-своему. Селение было невелико, десятка на два домишек. Дом Сайлас заявил, что кишон серьезно ранен и что он, целитель, должен понаблюдать за ним, прежде чем делать какие-либо прогнозы. Переговоры вел Джон Тейт, который худо-бедно понимал местное наречие.

— Я останусь с ним, — сказал Джон Тейт. — А ты иди к Альдермастону, коли он тебе нужен, — с этими словами он снова посмотрел на Майю. — Да только ты ж на ногах еле стоишь. Отдохнула бы сначала, а?

— Ну нет, — твердо ответила Майя, сжала его толстое плечо и вышла из комнатушки целителя.

Поднимаясь по узкой тропе в аббатство, она ощущала одновременно тревогу и радость. Что скажет она Альдермастону? О чем следует умолчать? Стоит ли признаваться в том, что она — дочь короля Комороса? Показывать ли чернильные, словно вытатуированные пятна у основания шеи? А плечо? По собственному опыту Майя знала, что аббатство — это государство в государстве. Мастон имел право потребовать убежища в аббатстве, но Майя мастоном не была и потому воспользоваться этой привилегией не могла. Она только надеялась, что Альдермастон поймет ее язык, а впрочем, готова была объясняться любым доступным образом.

Тропа уходила все выше, измученные дорогой ноги болели не переставая, в животе холодело от страха и волнения. Страшней всего было думать о том, что скажет или сделает Альдермастон, узнав, во что превратилась Майя. Посочувствует ли он ее обстоятельствам или же осудит ее? Мысль о том, чем она стала, вызывала у Майи стыд, но разве по ее воле произошло то, что произошло? В голове шумело от нехватки сна, мысли путались и разбегались. Майя брела по тропе, с трудом переставляя ноги. Запрокинув голову, девушка глубоко вдохнула и ощутила запах сосен и чистого горного воздуха.

В животе свернулся холодный узел.

Ворот аббатства она достигла уже почти в сумерках. Три бессонные ночи подряд измучили девушку до предела, и все же, несмотря на все страхи и сомнения, в душе ее теплилась надежда. Альдермастон поможет. Ну, по крайней мере, изгонит Бесчисленного. От облегчения у Майи встал ком в горле; хотелось плакать. Она постучала было в ворота, но тут заметила у входа веревку и потянула. Раздавшийся вслед за этим удар колокола заставил ее вздрогнуть и прикрыть рот рукой. Она не знала, чего ждать и что говорить.