дверь, и кто-то пролетает через всю комнату и через зеркало на противоположной стене. Зеркало разражается звонкими аплодисментами – человек исчезает из виду в нижнем зале, битком набитом трутнями. Перед глазами все плывет. Застываю с открытым ртом – неужели это моих рук дело? Неумолчный грохот патинко врывается в кабинет. Из-за письменного стола на меня смотрит Морино: палец прижат к губам, согнутая ладонь приставлена к уху. Успеваю заметить трех трубачей – авторов броска – и Маму-сан с вязаньем, и тут внизу происходит цепная реакция. Всеобщий хаос, визг, вопли. Морино кладет локти на столешницу. По лицу разливается удовлетворение. Из рамы выпадает еще один осколок зеркала. Тип в кожанке захлопывает за мной дверь. Начинается паническое бегство из зала, и буйство стихии идет на убыль. Ящерица с Франкенштейном выглядывают в проем, оценивают обстановку. В уголках глаз Морино сквозит улыбка.

– Ты очень вовремя, Миякэ. Стал свидетелем объявления войны. Садись.

Меня бьет дрожь.

– А он…

– Кто?

– Ну, тот, который вылетел из окна…

Морино изучает деревянную коробку:

– Одзаки? А что он?

– Ему, наверное, надо… – я сглатываю, – «скорую»?

Морино приподнимает защелку на коробке. Сигары.

– Наверняка.

– А вы ее вызовете?

– Великолепно! «Монте-Кристо». Вызвать «скорую»? Если Одзаки хотел, чтобы ему вызвали «скорую», он должен был думать о последствиях, прежде чем ссать на туфли Рютаро Морино.

– Сюда приедет полиция.

Морино проводит сигарой под носом.

– Полиция? – Франкенштейн смотрит, как хаос изливается из патинко «Плутон» наружу. – Полицейские живут в твоем мире. В нашем мире мы сами себе полиция.

Он кивает Ящерице, и они уходят. Меня все еще мутит от подобной жестокости. Позвякивают спицы Мамы-сан. Трубачи берут паузу.

Наконец Морино снимает обертку с сигары:

– Что ты понимаешь в сигарах? Ничего. Так слушай. Запоминай. Марка «Монте-Кристо» для сигар – то же, что витрина «Тиффани» для брильянтовой диадемы. Абсолютное совершенство. Все исключительно кубинское: наполнитель, связующие и покровные листы, сигарный бант. Для такого хрена крысиного, как Одзаки, даже смотреть на «Монте-Кристо» – богохульство. Я велел тебе сесть.

Я ошеломленно повинуюсь.

– Тебе нужна информация. Я прав?

– Да.

– Знаю. Эти сведения стоят денег. Как ты намерен расплачиваться?

Я отгоняю мысли о том, что по его приказу совсем недавно кого-то вышвырнули в окно, и беру себя в руки.

– Я буду вам очень признателен, если… – Я замираю на полуслове.

Морино пробует головку сигары на язык.

– Несомненно, твоя признательность – это признательность высшего класса. Но жизнь в столице стоит дорого. Твоя признательность мне – что блошиный помет. Попробуй-ка еще раз.

– Сколько?

Морино берет со стола специальное приспособление и обрезает сигару.

– Ну почему у нынешней молодежи на уме только деньги, деньги и деньги? Неудивительно, что Япония превращается в кладбище моральных и духовных ценностей. Нет, Миякэ. Мне не нужны твои деньги. Кроме того, мы оба знаем, что даже у голубей свободных средств больше, чем у тебя. Нет. Я предлагаю вот что: расплатись со мной преданностью.

– Преданностью?

– У нас здесь эхо, что ли?

– А как я должен выражать свою преданность?

– Ты прямо совсем как твой старик. Такой же дотошный и осмотрительный. Так вот, преданность. Что там у нас? Давай-ка проведем этот день вместе. Сходим в боулинг. На выставку собак. Перекусим, повидаемся кое с кем из старых друзей. А в полночь доставим тебя домой.

– А в обмен…

– Ты получишь… – Он щелкает пальцами, и трубач подает ему еще одну папку. Морино просматривает содержимое. – Получишь отца. Имя, адрес, род занятий, резюме, биографические сведения, фотографии – цветные и черно-белые, – подробные телефонные и банковские счета, любимый гель для бритья. – Морино закрывает папку и улыбается. – Ты подаришь мне и моей семье несколько часов своего времени, и твои исторические поиски увенчаются триумфальным успехом. Что скажешь?

Снизу, из опустевшего зала патинко, доносится хруст стекла и жужжание электропривода защитных жалюзи. Памятуя о том, свидетелем чему я уже стал, я догадываюсь, что мое «нет» повлечет за собой последствия намного худшие, чем простой отказ отдать мне папку.

– Да.

Влажное касание, и в левую руку, чуть выше локтя, вонзается игла. Я ойкаю. Меня крепко держит второй трубач. Он приближает свою физиономию вплотную к моему лицу и широко раскрывает рот, будто хочет откусить мне нос. Затхлое дыхание. Я не успеваю отвернуться и вижу его пасть крупным планом. Обрубок языка. Бесформенный смешок. Все трубачи – немые. Шприц наполняется моей кровью. Ошарашенно смотрю на Морино: шприц в его руке тоже наполняется кровью.

Морино отчего-то удивляется моему удивлению.

– Нам нужны чернила.

– Чернила?

– Чтобы подписать договор. Я верю лишь тому, что написано на бумаге.

Шприцы наполнены, руку мне больше не держат. Морино выпускает содержимое шприцев в чашку и перемешивает кровь чайной ложечкой. Мне снова дезинфицируют место укола. Трубач кладет перед Морино лист бумаги и подает кисть для письма. Морино обмакивает кисть в чашку, глубоко вздыхает и изящными штрихами рисует иероглифы «Преданность», «Долг» и «Повиновение». «Мори». «Но». Поворачивает лист в мою сторону.

– Быстро, – приказывает он, и кажется, что его взгляд обрел дар речи. – Пока кровь не свернулась.

Я беру кисть, обмакиваю в чашку и пишу «Ми» и «Якэ». Красный уже сгустился до цвета навоза. Морино критическим взором следит за мной:

– Каллиграфия. Умирающее искусство.

– В школе нас учили писать чернилами.

Морино дует на бумагу, сворачивает ее трубочкой и засовывает в футляр. Такое впечатление, что все подготовлено заранее. Мама-сан откладывает спицы и прячет футляр в сумочку.

– Отец, – говорит она, – может, пора заняться серьезными делами?

Морино отставляет чашку с кровью и вытирает рот:

– Боулинг.

Со временем «Ксанаду», «Валгаллу» и «Нирвану» соединит торговый центр в цокольном этаже. Сейчас это мрачный тоннель, освещенный фонарями для дорожных работ и заваленный рулонами брезента, коробками облицовочной плитки, досками, листовым стеклом и преждевременно доставленными голыми манекенами, которые жмутся друг к дружке под дымчатой полиэтиленовой пленкой. Впереди с мегафоном в руке шествует Морино. Мама-сан идет следом за мной, а трубачи прикрывают тыл. Где-то над головой, в залитом солнцем реальном мире, Аи Имадзё играет Моцарта. Слова Морино звучат как голос самой тьмы:

– Наши предки строили храмы для своих богов. Мы строим универмаги. В юности я ездил с отцом в Италию. Мне до сих пор снятся те здания. Японии явно недостает мегаломании.

Здесь, внизу, промозгло и сыро. Чихаю. Горло постепенно распухает. Наконец мы поднимаемся по лестнице неработающего эскалатора. «Добро пожаловать в Валгаллу», – говорит Тор[105] с молнией в одной руке и шаром для боулинга в другой. Сквозь временную дверь в фанерной стене входим в непроглядную