Как я и ожидала, они настигли меня возле машины.

— Куда это ты так торопишься? — хмуро поинтересовался один из них.

Я оглядела их крепкие фигуры, стриженые головы на коротких шеях и поняла, что это не местная шпана. Эти тоже, конечно, были птицами невысокого полета, но все же…

— Домой спешу.

— Домой? Это хорошо, но ты задержись на минуту. Парой слов перекинуться нужно, — важно сообщил тот, что стоял ближе.

Второй лениво усмехнулся и, вытащив из кармана опасную бритву, принялся лениво поигрывать ею.

— Слушаю вас.

— Молодец. Ты вот что, кончай мельтешить. Если не хочешь неприятностей, займись своими делами и не суй нос, куда не следует.

— Почему?

— А вот это уже не твоего ума дело. Отвянь и баста! Усекла?

— Конечно.

— Тогда все. Бывай!

Качки дружно развернулись и так же не спеша, как и появились, скрылись в темноте двора. Я не садилась в машину до тех пор, пока они не отошли на достаточное расстояние. Только когда перестала различать их силуэты, завела машину и поехала домой. Всю дорогу я думала об этой встрече. То, что мне не собирались причинять вреда, по крайней мере, в этот раз, сомнению не подлежало. Ребят просто послали передать мне предостережение. Проблема заключалась ни в них, а в том, кто все это затеял.

Занятая своими мыслями, я по сторонам особо не глядела и, только свернув в свой переулок, заметила за спиной темный «опель». В голове что-то щелкнуло, и мне вдруг показалось, что он едет за мной уже давно. Вроде бы я его уже видела рядом с собой, и не раз… Однако, когда я свернула во двор, а «опель» как ни в чем не бывало проследовал дальше, стало ясно, что это всего лишь игра моего разыгравшегося воображения.

Начало дня ознаменовалось хорошей новостью. Позвонив, как обычно, домой Герасиму, я узнала, что его перевели из реанимации в интенсивную терапию. Мать Геры сообщила мне это со слезами радости в голосе, и я ее прекрасно понимала. Обсудив новость, мы на радостях договорились вместе ехать в больницу.

Это было мое первое посещение Геры, и я волновалась. Входя в палату, чувствовала, как потеют ладони.

— Это что еще за веник? — вместо приветствия поинтересовался Гера, показав глазами на цветы у меня в руках.

— Это не веник, а букет. Над ним дизайнер трудился. Эксклюзивная, между прочим, вещь и стоит огромных бабок, — оскорбилась я, с любовью оглядывая роскошное сооружение из цветов, веточек и ленточек.

— Лучше бы ты мне их наличкой отдала, — слабо улыбнулся Гера бесцветными, почти белыми губами.

Герина мама не сдержалась:

— Как тебе не стыдно? Человек к тебе всей душой, а ты!..

— Не кричи на меня. Я больной, — ухмыльнулся Герасим.

— У тебя живот болит, а думать ты должен головой. Так что не придуривайся и веди себя как следует, — сказала ему мать и, отобрав у меня букет, который и правда, несмотря на цену, здорово смахивал на веник, отправилась на поиски пустой трехлитровой банки.

— Как ты тут? — осведомилась я, неловко переминаясь с ноги на ногу у кровати.

— Нормально. Выкарабкиваюсь потихоньку.

— Говорят, тебе здорово повезло — удар не задел важные органы.

— Точно. Сам себе временами завидую, — попробовал пошутить он, но вышло невесело.

— Кто ж это тебя так?

Гера отвел глаза в сторону:

— Не знаю. Темно было, не разглядел.

Я укоризненно покачала головой:

— Кому ты врешь?

— Я правда не знаю.

Я глубоко вздохнула и, пожелав себе терпения, ласково сказала:

— Послушай, Герасим. Ты эту лапшу можешь развешивать на уши милиции, хотя, думаю, и они тебе не поверят, но мне-то зачем врать? Я же слышала тот разговор по телефону. Забыл? Ты шел на встречу с определенным человеком, и это он ударил тебя. Я это точно знаю.

Гера смотрел на стену перед собой и мертво молчал. Я знала отлично: упрямства ему не занимать. Если уж он решил отмолачиваться, то разговорить его можно было и не пытаться. Только время зря потеряешь. В любом другом случае я бы отступилась, но тут не стала идти у него на поводу и спросила в лоб:

— Это связано с убийством Фризена?

Он наконец разлепил губы и зло процедил:

— Анна, прошу, не вмешивайся, тебя это не касается. Я сам разберусь.

То, как легко он перевел меня из друзей в посторонние, меня здорово задело:

— Ну и кого же ты выгораживаешь? Лизу?

Гера плотно сжал губы и промолчал.

— Что, я права? Ее? Это она тебя ударила?

И здесь Гера не выдержал.

— Что ты мне нервы мотаешь? — зашипел он, побелев от злости. — Без тебя тошно!

— Тебе тошно потому, что дурью маешься! — не осталась в долгу я.

— Что тут у вас происходит? — встревоженно спросила мать Геры, возникая на пороге палаты.

— Скажи ей, чтоб ушла, — процедил Герасим и демонстративно отвернулся к стене.

Лицо его матери вытянулось от удивления:

— Сынок, что ты себе позволяешь?

— Мама, пусть она уйдет!

— Гера, как ты можешь?

— Оставьте меня в покое. Я устал. Я хочу спать, наконец!

Впечатление о встречи с ближайшим другом осталось тягостное. Не такой я себе ее представляла. Меня очень обидела та враждебность, с которой он меня встретил. До этого момента я считала, что мы друзья и между нами нет секретов. Но на самом деле все оказалось не так. У Геры была своя жизнь и свои тайны, посвящать меня в которые он не собирался. Он ясно дал мне понять, что я для него — чужой человек, и совать нос в его дела не имею права. После нескольких лет дружбы такое открытие было неожиданным и оттого до слез обидным.

В кризисные моменты каждый лечит душу по-своему, а лично для меня нет более успокаивающего занятия, чем прикосновение к старине. И неважно, будет ли это охота за очередным раритетом, копание в груде старой рухляди на пыльном чердаке или просто беседа с человеком, знающим хоть что-то о старинных вещах. Неудивительно, что, покинув больницу, я без раздумий направилась именно к такому человеку.

— В прошлый раз вы так и не рассказали, что же дальше приключилось с картиной, — обратилась я к Софье Августовне, просительно заглядывая ей в глаза.

Она пожала худеньким плечиком:

— Честно говоря, я и сама толком не знаю.

«Отлично! — подумалось мне. — Только этого в придачу ко всем неприятностям мне не хватало!»

— История с картиной — очень запутанная, и спросить, что же произошло на самом деле, теперь уже, к сожалению, не у кого. А дело было так… Однажды утром к нам прибежала чрезвычайно взволнованная Кора и сказала, что в городе грядут новые обыски. Мол, есть постановление властей забрать те ценности, что еще остались на руках у затаившейся буржуазии. Мама к известию отнеслась спокойно, пожала плечами и заявила: «Пусть приходят. У нас ничего нет. Мы с Софьей нищие». Кора тогда всплеснула руками: «Как нет?» «Вот так!» «А драгоценности? Юрий говорил, что Мансдорфам принадлежала уникальная коллекция драгоценностей. Вроде бы барон незадолго до гибели приобрел несколько украшений Марии Антуанетты!» Но мама лишь сухо усмехнулась: «Все осталось в банковском сейфе и давно, думаю, реквизировано товарищами». А Кора воззрилась на нее с недоверием и спросила, неужели мы не пытались забрать их? Услышав, что нет, не пытались, она сочувственно покивала, явно жалея мою непрактичную маму, но потом, окинув нашу убогую каморку взглядом, она вдруг спросила: «А картину вы ценностью не считаете?» Мать растерянно оглянулась на висящее на стене полотно: «Думаете, его могут забрать?» Кора воскликнула: «Несомненно! Это же Веласкес!» Мама тогда без сил упала на стул. «Господи, что же делать? Ее здесь и спрятать-то негде», — простонала она. «Спрячьте ее, обязательно спрячьте, — настаивала Кора. — Иначе придут и точно унесут». «Да кто придет-то?» — раздался из соседней комнаты голос нашего хозяина. Обычно дворник вел себя очень почтительно, а тут вдруг не только позволил себе вмешаться в разговор, но еще без приглашения явился на нашу половину. Осуждающе посмотрев на Кору с высоты своего огромного роста, он пробасил: «Что вы, дамочка, глупости говорите, барыню по пустякам пугаете? Кто ж сюда прийти может?» Кора тогда вскочила на ноги и запальчиво выкрикнула прямо ему в лицо: «Чекисты придут! Ценности изымать, что прячут недобитые буржуйские!»