воспоминаниях Анна Львовна фон Мекк: «Перемены в жизни Петра Ильича сначала не повлияли на его отношения с моей свекровью, но понемногу, к концу восьмидесятых годов, он стал все менее и менее нуждаться в ее опоре, в постоянном обмене мыслями с ней. Иной раз она чувствовала, что его письмо было написано с усилием, что что-то уходило… Но и в ее жизни происходили перемены. Она стала сильно хворать, безумные головные боли по нескольку дней делали ее совершенно неспособной принимать участие в жизни, она сильно оглохла, не могла посещать концерты, у нее сделалась сухотка правой руки, и писать дяде она могла только ведя правую руку левой или она диктовала нам письма. Туберкулезный процесс в легких усиливался, а в 1889–1890 году она заболела тяжелым нервным заболеванием, глубоко взволновавшим нашу семью. Причиной этого заболевания были в очень большой мере неудачи в жизни младших членов семьи, неудачи материальные и нравственные. Состояние, созданное ее трудами, очень сильно пошатнулось, пришлось сократиться в расходах, она принуждена была лишать своей поддержки всех тех, кто мог прожить без ее помощи. Но самое тяжелое – это было заболевание ее старшего, любимого сына. Он умирал на ее глазах от длительной, мучительной болезни[236]. В ней что-то надорвалось, она оглянулась на свою жизнь, и ей показалось, что все эти невзгоды – наказание за то, что она слишком долго и интенсивно жила своей (личной) жизнью; дружба ее с Петром Ильичом отнимала ее от семьи и дома, и, может быть, она виновата, что так ужасно гаснет ее талантливый сын. «Мой грех, – сказала она себе, – я должна его искупить». Она вернулась к вере и стала молиться, просила меня заказывать молебны и разные другие обряды»[237].

Конечно же, Анна Львовна – свидетель весьма пристрастный. Но пассаж «мой грех – я должна его искупить», не приносит ей никакой выгоды, так что придумывать его незачем.

Читаем воспоминания Анны Львовны дальше: «Такое настроение, конечно, влияло на переписку с Петром Ильичом, в ней не чувствовалось насущной потребности, как прежде. Она замирала. Для мамы [Надежды Филаретовны] уже не было опасений за материальную необеспеченность дяди, она знала, что он прекрасно зарабатывает, – зачем же тянуть и превращать во что-то для него обязательное и скучное их дивную сказочную переписку.

Малодушия и нерешительности в характере Надежды Филаретовны не было. Она надеялась, что Петр Ильич поймет ее.

Но он не понял и, как мне ни больно признаться, не так отнесся к ее прощальному письму, как должен был. Он обиделся, придал такое большое значение материальной стороне, преувеличивая свою материальную потерю, и отнесся с недоверием к сообщению о пошатнувшихся делах Надежды Филаретовны.

Это последнее письмо Надежды Филаретовны не сохранилось; кроме Петра Ильича, никто никогда его не читал; что было в нем, – действительно никто не знает»[238].

Известно, что Петр Ильич был обидчив, а при его тратах шесть тысяч в год были весомым подспорьем даже при высоких заработках. Далее Анна Львовна пишет о том, что после прекращения переписки ее отношения и отношения ее мужа с Чайковским, которого она по-свойски называет «дядей Петей», остались прежними. Петр Ильич бывал в Копылове, навещал семью племянницы в Москве, но при этом никогда не упоминал о Надежде Филаретовне. Тут уж явно проступает обида, причем немалая.

Анна Львовна приводит следующие слова свекрови: «Я знала, что я ему больше не нужна и не могу больше ничего дать, я не хотела, чтобы наша переписка стала для него обузой, тогда как для меня она всегда была радостью. Но на радость для себя я не имела права. Если он понял меня и я ему была еще нужна, зачем он мне никогда больше не писал? Ведь он обещал! Правда, я отказала ему в материальной помощи, но разве это могло иметь значение?»[239].

С одной стороны, «за чем же тянуть и превращать во что-то для него обязательное и скучное их дивную сказочную переписку», а с другой – «Зачем он мне никогда больше не писал?» В первом случае инициатором прекращения переписки предстает Надежда Филаретовна, а во втором – Петр Ильич. Как-то непонятно…

Многие биографы Чайковского считают, что разрыв был вызван информацией о сексуальной ориентации Петра Ильича. Баронесса узнала о пристрастиях ее дорогого друга, ужаснулась-вознегодовала – и разорвала отношения. А Анна Львовна, как и другие родственники Петра Ильича, пытается объяснить произошедшее иначе, поскольку не хочет чернить память своего великого родственника. Ладно, оставим родственникам их мотивы и подумаем о том, могла ли баронесса, тесно связанная с московским музыкальным бомондом, не знать об обстоятельствах личной жизни Петра Ильича? Навряд ли. Скорее всего, она знала о них с самого начала знакомства, но не придавала им особого значения. На вопрос: «А как же ее любовь к Чайковскому?» можно ответить вопросом: «А при чем тут обстоятельства?». Во-первых, сердцу не прикажешь, а во-вторых, при сложившихся отношениях ориентация Петра Ильича никакого значения не имела.

Кстати говоря, тут мы наталкиваемся на еще на одну версию разрыва – нежелание Чайковского развивать отношения. Да, они сразу же договорились о том, что не станут встречаться, и это условие было выдвинуто Надеждой Филаретовной. Но в глубине души она могла надеяться на то, что Петр Ильич сделает шаг навстречу… (Вспомним, что баронесса была не чужда «души прекрасным порывам», и порукой тому – Милочка, рожденная от любовника, который впоследствии стал зятем своей любовницы). Что бывает с любовью, которая не находит отклика? Нередко она превращается в ненависть. А порой любовь и ненависть могут уживаться вместе. Амбивалентность чувств – это не патологический симптом, свидетельствующий о расщепленном сознании, а одно из свойств человека как разумного существа (так, во всяком случае, считал Зигмунд Фрейд). В какой-то момент в душе баронессы ненависть взяла верх над любовью… Или она просто разочаровалась… А тут еще болезнь – Надежда Филаретовна болела туберкулезом, который в то время лечить не умели, ибо было нечем.

Вот еще одна версия, весьма складная. Обратимся к письму Надежды Филаретовны от 24 июля (5 августа) 1889 года, в котором она по собственной инициативе (обычно это делалось по просьбе Петра Ильича) предлагает выплатить очередную субсидию раньше срока и не хочет, как это было заведено, высылать чек почтой: «Милый, дорогой друг мой, я хочу просить Вас, не позволите ли Вы мне послать Вам теперь чек на бюджетную сумму от 1 октября 1889 г. до 1 июля 1890 г., т. е. четыре тысячи пятьсот рублей, потому что мне было бы удобнее перейти к сроку посылки Вам на