Прошла почти неделя, но тревожный звоночек в Нелиной такой тонкой, такой деликатной душе почему-то молчал.

Райка парикмахерша повадилась к Неле по сто раз на дню, да что повадились, двери не закрывались, и получалось: дверь в дверь, и чужая, и своя жизнь как на ладони.

С утра пришла опухшая, в слезах и с порога:

– Ты представляешь, Нелька, у меня кто-то палки перехватывает. Какая-то сволочь перехватывает палки!

– Какие палки? Кто перехватывает? – очумела Неля.

– Да что ты дуру из себя корчишь? Толиковы палки перехватывает какая-то зараза. Присушила сука какая-нибудь и всё! Уже три месяца меня не касается. Я его и так и сяк, а он, гнида, меня отпихивает, не хочет, сволочь! Законную свою жену, гад, не хочет! Это точно присушила какая-то сука, я ж найду. Я ж ей, бл*ди, всё её на изнанку выверну!

Райка сидела, курила Нелькины сигареты, запивала их Нелькиным бразильским кофе, а из махоньких глазок её катились огромные слёзы, которые были вдвое больше, чем сами глаза.

Слёзы катились одна за одной – первая выкатилась, остановилась на щеке, задрожала и повисла как живая, а за ней уже мчится вторая хрустальная и скорым своим бегом сбивает первую прямо в чашку с бразильским кофе.

И получалось: запивает Райка свою беду чужеземным кофе со своей солёной слезой.

Нелька мельком глянула в окно и обомлела: к дому шёл Райкин Толик, был он пьян, как востребованный водопроводчик, голубые джинсы его поражали яркой синевой в районе мошонки и немного дальше к коленям.

Попросту сказать герой-любовник был вульгарно обоссан.

– А вот и твой присушенный идёт! – Нараспев проворковала Неля – видать, ещё и примоченный, иди, встречай сокровище своё.

Райку снесло со стула в мгновение ока, захлопали двери, пощёчины, вопль, крик, долго ещё слышался шум злобной возни. «Укладывает, счастье своё.» – подумала Неля и вернулась к своим делам и мыслям.

До Сениного прихода была ещё уйма времени. Неля любила эти неспешные минуты наедине с собой в тишине чисто убранной квартиры. Она раскладывала свои мысли, как пасьянс, и пасьянс этот сходился или не сходился, от этого «схождения-несхождения» зависело её настроение и, отчасти душевное здоровье.

Сегодня пасьянс не хотел сходиться никак. В романтической Нелиной головке проносились злые и ревнивые мысли, иллюстрированные богатым воображением.

В этих бредовых видениях грудастые блондинки подстерегали трепещущего ноздрями Сеню (о, как она хорошо понимала очарование этих трепещущих ноздрей)!

В сочетании с развернутыми плечами и спортивным торсом, Сеня походил на древнегреческого Бога, не юного и непорочного в своей красоте, а искушенного, заласканного Бога.

Женщины шли на трепет его изысканно вырезанных ноздрей, как крысы на дудочку крысолова. Так что обзавестись прекрасной грудастой блондинкой для Сени было – раз плюнуть.

По ночам Неля просыпалась от ужасных видений, в которых она пыталась удержать своего Сенечку, тянула к нему свои руки, пытаясь захватить его в объятья, но он выскальзывал из её рук, и она оставалась с пустыми объятьями и просыпалась в липком поту с бешено колотящимся сердцем.

Несмотря на романтическую свою натуру, Неля обладала трезвым мужским умом и не заурядными аналитическими способностями. Все разрозненные и раскиданные по жизни сведения в её голове моментально складывались как пазлы в стройную картинку действительности, где всё было ясно: что из чего проистекало и во что перетекало.

Ни один кусочек пазла не выпадал из сложившейся картины, а точно занимал положенное ему по ситуации и художественному замыслу место. И на этот раз картинка сложилась быстро и печально.

Огорошенная догадкой-открытием Неля ещё даже не удосужилась продумать линию поведения. Сидела в утреннем халате, попивала медленными глотками кофе. Пора было идти в соседнюю квартиру к Райке, привести в порядок голову, бровки, короче – «почистить пёрышки».

Салон на дому уже работал вовсю. Под колпаками фенов сидели две знакомые Неле дамы. Пока Райка накручивала её на бигуди, Неля мрачно смаковала подробности скорого разоблачения коварного Сенечки.

– Ты чё сегодня такая вздёрнутая? – Спрашивала Райка – Чё тебе всё не хватает, живёшь, как сыр в масле, деньги, шмотки, Сенька тебя даже хромую любит!

– На минуточку – встрепенулась Неля – почему хромую, я не хромая, я в гипсе.

– Ты чё, Неля, дура? Ты в гипсе уже пятый месяц, неужели ты думаешь, что когда с тебя сдерут гипс, ты впрыгнешь в свои метровые туфельки и пойдёшь задом крутить по дорожке? Ты про шпильки навек забудь, а с хромотой смирись, это я тебе точно говорю, много таких сложных случаев наблюдала, и ни один из них без хромоты не обошёлся.

– А твой случай, пожалуй, и потяжельше будет. Сама посуди: пол года в гипсе. Там у тебя атрофировалось всё: вместо ноги плёточка висит тоненькая-тоненькая. Если на неё ступить, то сразу: хрясь! И пополам, и опять гипс, а то и того хуже-ампутация! Так что я те, как подруга говорю: готовься и смирись!

Внутренне холодея, Неля сидела и пыталась осмыслить тот факт, что она, она, Неля, ногастая, попастая, хорошенькая Неля-ХРОМАЯ! Поверить в это было немыслимо!

Она не может быть ни сирой, ни убогой, потому, что она Неля, красивая весёлая, прекрасно танцующая и грациозная Неля! Сделать её хромой, это всё равно, что специально, из хулиганских побуждений, разбить какую-нибудь уникальную вазу, имеющуюся в единственном экземпляре во всей вселенной! Кто ж на такое пойдёт? Конечно, никто!

Послышался звон ключей, с работы вернулся трезвый Толик, салонная картина была для него привычной, он приветливо поздоровался с женщинами и прошёл на кухню.

Райка причёсывала даму средних лет, этакую в меру образованную матрону, у которой всегда в жизни всё хорошо и правильно.

На кухне что-то гремело и шкворчало. Толик разогревал обед. И вдруг Райка выронила из рук расчёску, метнулась к кухне и с Криком:

– Кто жену не е…т, тот не жрёт! – выхватила сковородку из под носа уже вооружившегося вилкой Толика. Задвинула её в пустую духовку (благо не в холодильник) и пинками стала выпроваживать своего несчастного мужа сквозь строй клиентуры в комнату.

Он упирался, тормозил ногами, но быстро понял, что сопротивляться бесполезно, сопротивляться – это только продлевать секунды позора. Понял, что стыд сжигает не только его трезвую душу, но и несчастных женщин, впихнутых под фены, наполовину причёсанных, и не уйти и не скрыться, только опустить глаза долу.

А она всё пихала и пихала его в униженную спину:

– Жрать он сел, импотент поганый, а жену значит е… ть не надо, сволочь, я тебе не то, что жрать, я тебя, гада, ещё кровкой умою!

Женщины притихли потрясённые, у дамы под феном сползала по щеке жгучая слеза стыда, а Неля сидела и думала: «Как всё оказывается просто: кто жену не е…т, тот и не жрёт!»