– Какой прелестный гребень.

– Еще бы, он из дерева камелия. Капитан привез его из Японии сорок лет назад.

Медсестра подумала, что до нее им, конечно, пользовалась Адель.

– Все же хорошо жить с человеком, который долгие годы бороздил моря: он дарит мне редкие вещи, привезенные издалека, и рассказывает прекрасные, экзотические истории. А вы знаете, как японки мыли волосы в старину?

– Нет.

– Я имею в виду, разумеется, принцесс. Чем знатнее была японка, тем длиннее носила волосы, женщины из народа стригли их: с короткими удобнее было работать. Так вот, когда волосы принцессы пора было мыть, приходилось дожидаться солнечного дня. Тогда знатная девица отправлялась со своей свитой к реке и ложилась на берег так, чтобы волосы свисали в воду. Служанки входили в реку. Каждая брала в руки бесконечно длинную прядь, смачивала ее до корней, пропитывала драгоценными благовониями, камфарой, эбеновой хной и другими, втирала их пальцами по всей длине пряди, а потом полоскала ее в реке. Затем все выходили из воды и просили принцессу лечь подальше от берега, чтобы можно было расстелить ее мокрые волосы на траве. Каждая служанка вновь брала вверенную ей прядь, доставала веер и принималась за работу: словно сотня бабочек одновременно махала крыльями, чтобы высушить волосы принцессы.

– Очаровательно.

– Но скучновато. Вы представляете, сколько часов это занимало? Поэтому японки в былые времена мыли голову всего четыре раза в год. Трудно вообразить, что в этой цивилизации, такой утонченной, существовавшей по законам эстетизма, красавицы почти всегда ходили с блестящими от жира волосами.

– Я обожаю вашу манеру рассказывать чудесные истории и под конец одним махом перечеркивать всю их поэтичность.

– А я бы не отказалась быть японской принцессой: вы стали бы моей фрейлиной, мы с вами пошли бы к реке, и вы мыли бы мои волосы.

– Мы можем сделать это в море! – воскликнула Франсуаза, вновь преисполнившись надежды открыть Хэзел то, что от нее скрывали.

– Морская вода вредна для волос.

– Пустяки! Потом вы прополощете их под душем. О, не отказывайтесь, пожалуйста, пойдемте прямо сейчас!

– Я сказала: нет. Как, по-вашему, я смогу представить, будто мы в Японии, если перед глазами у меня будет нормандское побережье?

– А мы пойдем на другую сторону, откуда виден только океан.

– Вы сошли с ума, Франсуаза. Как вы войдете в ледяную воду, на дворе ведь март?

– Я крепкая, мне холод нипочем. Ну идемте же! – взмолилась она и потянула девушку за руку.

– Нет! Я вам уже говорила, что не хочу выходить из дому.

– А я хочу.

– Можете выйти без меня.

«Уже не могу!» – подумала медсестра, силой увлекая Хэзел к двери. Та вырвалась и закричала сердито:

– Да какая муха вас укусила?

– Мне так хотелось побыть с вами наедине!

– Вы и здесь со мной наедине!

Совершенно убитая тем, что так рисковала попусту, молодая женщина велела подруге лечь и смиренно принялась ее массировать.

Двое охранников отвели ее в пурпурную комнату. Очень скоро туда пришел и Капитан:

– Не забывайтесь, мадемуазель. Вы чересчур осмелели.

– Можете меня наказать.

– Смотрите, я поймаю вас на слове.

– Вам же будет хуже, если придется меня убить. Хэзел сойдет с ума.

– Не обязательно убивать.

– Что вы имеете в виду?

– Призовите на помощь воображение. Следующей подобной выходки я не спущу.

Франсуаза Шавень провела ночь за чтением «Пармской обители». К ее несказанному удивлению, роман ей очень понравился. Она дочитала его к шести утра.

После обеда люди Лонкура отвели ее в комнату Хэзел.

У девушки был несчастный вид.

– Не вам, а мне следовало бы дуться. Вчера вы обошлись со мной как со служанкой, – сказала ей Франсуаза.

– Простите меня. Я знаю, со мной бывает нелегко. Понимаете, сегодня двадцать девятое марта. Через два дня мой день рождения, и я умираю от страха.

– Нет ничего страшного в том, что вам исполняется двадцать три года.

– Речь не об этом. Капитан себя не помнит от радости, что нам исполнится сто лет на двоих. У стариков бывает такая блажь, им вечно чудится символика в цифрах. А я боюсь, что он захочет определенным образом отпраздновать эту дату, если вы понимаете, что я имею в виду.

Медсестра сочла благоразумным переменить тему разговора:

– Вы мне не поверите: я закончила «Пармскую обитель». Я читала всю ночь.

– И вам понравилось?

– Не то слово.

Последовали долгие расспросы: «А вам понравилось, как…», «А как вам нравится тот момент, когда…» Поскольку «Пармская обитель» – книга длинная, возник даже спор.

– Конечно же, Фабрицио и Клелия просто дураки. Сансеверина и граф Моска – вот кто настоящие герои романа, это всеми признано. Но сцена в тюрьме до того хороша, что юным олухам можно все простить, – высказалась Хэзел.

– Это когда Фабрицио смотрит на нее сквозь щелки своей камеры?

– Нет. Когда его вторично сажают в тюрьму и она приходит, чтобы отдать ему свою девственность.

– О чем это вы?

– Вы прочли книгу или нет?

– Я поняла, какую сцену вы имеете в виду, но ведь нигде не сказано, что между ними была близость.

– Черным по белому это не написано. Тем не менее в этом нет никаких сомнений.

– Тогда как же вы объясните, что у меня не возникло такого впечатления, когда я читала это место?

– Вы, может быть, читали невнимательно?

– Мы ведь говорим о сцене, когда Клелия приходит в камеру к Фабрицио, чтобы не дать ему съесть отравленную пищу?

– Да. Вот что сказано в тексте: «…Фабрицио не мог бороться с движением чувств, почти безотчетным. Он не встретил никакого сопротивления». Оцените, с каким искусством написана эта последняя фраза.

– Вы знаете книгу наизусть?

– Прочитав ее шестьдесят четыре раза, немудрено. Особенно этот пассаж, – на мой взгляд, он представляет собой лучший во всей литературе пример письма между строк.

– А я нахожу, что только извращенный ум мог что-то прочесть между строк в этой сцене.

– У меня извращенный ум? – воскликнула девушка.

– Надо и впрямь быть испорченной, чтобы узреть в этой фразе намек на лишение невинности.

– Надо и впрямь быть ханжой, чтобы его не узреть.

– Ханжой – нет. Медсестрой – да. Так девиц не дефлорируют.

– А вы знаток в этих делах, Франсуаза? – усмехнулась Хэзел.